Прокаженный из приюта Святого Жиля
Шрифт:
Пикар был мертв, его убийца, убивший к тому же своего дядю, находился за решеткой в замке Шрусбери. Если в этом втором убийстве и были кое-какие странности, то никто, кроме брата Кадфаэля, не обратил на них внимания. Впрочем, на некоторое время эти странности и его поставили в тупик, как озадачили бы они и людей шерифа, дай они себе труд задуматься о них. Пикар был задушен голыми руками, хотя у него был кинжал и явно было время вытащить его из ножен. Вытащить — да, но не обагрить кровью. А убийца умертвил его голыми руками, ибо, похоже, был безоружен.
Ночь стояла тихая. Свечи горели ровно, и в свете их пламени были хорошо видны вздутое лицо покойника, искусанный язык и помятое горло. Низко склонившись, Кадфаэль
— Завтра надо будет взять с собой какую-нибудь кобылу, чтобы выманить серого жеребца из леса, — заметил Прескот, закрывая полотном лицо Пикара. — Конь этот хороший, дорогой. Вдова, если захочет, может продать его в Шрусбери за хорошие деньги.
Исполнив свой долг в отношении покойного Пикара, Кадфаэль извинился и пошел проведать брата Марка. Он нашел его в теплой комнате раскрасневшимся и, похоже, уже пришедшим в себя после доброго ужина и переодевшимся в сухую одежду. Тот уже собирался просить дозволения вернуться к исполнению своих обязанностей в приюте Святого Жиля.
— Подожди меня немного, брат, — попросил его Кадфаэль. — Я составлю тебе компанию. У меня есть там одно дело.
А пока что у него было дело здесь, в обители, и касалось оно двух молодых людей, которых он нашел в приемной аббата и которые, судя по всему, вовсе не нуждались в его обществе, ибо нашли себе куда более могущественного покровителя и вполне доверяли ему, что, видимо, отчасти объяснялось изрядной порцией доброго вина, снявшего страшное напряжение этого вечера. Поэтому Кадфаэль ограничился тем, что выказал аббату знаки почтения, принял от молодых людей изъявления горячей благодарности, обменялся на прощание многозначительными взглядами с аббатом Радульфусом и предоставил всех троих их беседе, которая развивалась в благоприятном для них направлении и затрагивала, похоже, имена не только присутствующих.
Эти два добросердечных ребенка излучали благодарный свет на всех тех, кто в беде пришел к ним на помощь. Такие юные, пылкие и беззащитные, они были теперь счастливы. Аббат, наверное, будет присматривать за ними. Девушку поместят в какую-нибудь тихую женскую обитель или устроят в одном из процветающих маноров* 3 , а юношу определят на какую-нибудь службу, какую тот выберет сам, ибо теперь он свободен от обвинений и сам себе хозяин. Однако аббат Радульфус не станет разлучать их, ибо он слишком мудр, чтобы пытаться разъединить то, что соединил сам Господь Бог вкупе со своими ангелами.
3
Манор — феодальная вотчина в средневековой Англии.
А между тем если Кадфаэль был прав в своих предположениях, то следовало подумать и о других, тем более что надвигалась ночь.
Он возвратился в общую комнату, где подле камина его с нетерпением поджидал брат Марк, впрочем вполне довольный. О никогда не сидел так долго в тепле, с тех самых пор, как дал обет послушничества, а после купания в ледяных водах Меола это было в самый раз.
— Все в порядке? — спросил он с надеждой в голосе, когда они с братом Кадфаэлем шли в темноте через Форгейт.
— Полный порядок! — ответил Кадфаэль так сердечно, что молодой монах затаил дыхание и воздержался от новых вопросов. — С молодой леди, за которую ты молил Бога несколько дней назад, теперь все в порядке, — весело продолжил Кадфаэль. — Аббат присмотрит за ней. А все, что мне нужно в приюте, так это перемолвиться парой слов с твоим старым Лазарем, покуда он еще здесь.
— Я вот и сам думаю, может, он останется у нас? — признался брат Марк. — Он любит Брана. А мать мальчика долго не протянет, она уже повернулась спиной к этому миру. Нет, конечно, не к сыну, но она чувствует, что и он уходит от нее и что у него теперь есть свои святые, — объяснял один из этих самых святых, не причисляя, впрочем, себя к этому лику. — Она убеждена, что Брана хранят небеса. Кадфаэль подумал, что и на земле, наверное, есть кое-кто, кому не безразлична судьба мальчика. Двое благодарных и счастливых молодых людей без утайки рассказывали аббату Радульфусу в его приемной историю всей своей жизни. Йоселин имел пытливый ум и открытое для любви сердце, да и сердце Иветы в пылу обретения свободы было открыто для любого человека, который был добр к Йоселину, независимо от его происхождения и состояния здоровья.
На открытом крыльце приюта сидел старый Лазарь, молча, без движения, терпеливо, прислонившись своей прямой спиной к стене. Он сидел на скамье, поджав под себя ноги, как это делают на Востоке. Свернувшись калачиком, под его левой рукой лежал беспокойно спавший Бран, прижимая к груди деревянную лошадку Йоселина. Висевшая над входом небольшая лампа отбрасывала слабый свет на его тоненькие руки, обрастающую волосами голову и его лицо со следами размазанных по нему слез. Когда подошли Кадфаэль с братом Марком, мальчик проснулся и сонно посмотрел на них из своего уютного гнездышка. Лазарь убрал свою длинную руку и дал мальчику встать со скамьи.
— Что случилось, Бран? — озабоченно спросил брат Марк. — Что ты делаешь здесь в такой час? Почему не в постели?
Бран крепко обнял монаха, наполовину с облегчением, наполовину с обидой, и, закутавшись в складки его новой рясы, принялся пенять брату Марку:
— Вы оба ушли! Оставили меня одного. Я не знал, где вы… Я боялся, что вы не придете! Он так и не вернулся!
— Ну что ты, он обязательно вернется, вот увидишь. — Брат Марк прижал мальчика к себе и взял его за руку, но тот вовсе не собирался расставаться со своей на мгновение оставленной деревянной лошадкой. — Ну иди, иди ложись! Потом я тебе все расскажу. С твоим другом все в порядке, он счастлив, и ему больше не нужно прятаться. Все зло теперь исправлено. Ступай же, ты услышишь все от меня, а потом еще раз и от своего друга, когда вновь увидишься с ним. Обещаю тебе.
— Он сказал, что я буду его оруженосцем, научусь считать и читать по-латыни. — Строго напомнив все это двум своим присутствующим здесь покровителям и одному отсутствующему, сонный Бран позволил брату Марку увести себя в дом. Обернувшись на ходу, брат Марк увидел, как кивком головы Кадфаэль одобрил его действия, и вместе с мальчиком удалился.
Когда Кадфаэль присел на скамью рядом с Лазарем, тот не пошевелился и не вымолвил ни слова. Давным-давно за свою долгую жизнь он избыл в себе все: удивление, страх и желания. Он сидел, уставив свои зоркие серо-голубые глаза в ночное небо, которое напоминало теперь бегущую воду, — темные облака неспешно текли к востоку на свежем поднебесном ветру, однако здесь, внизу, не шелохнулся ни один листок.
— Ты, должно быть, слышал, что брат Марк сказал мальчику, — Кадфаэль поудобнее прислонился спиной к стене. — Слава Богу, так оно и есть! Все зло исправлено. Убийца Юона де Домвиля схвачен, его вина практически доказана. Все кончено. Жалеть нечего и раскаиваться не в чем. Он не только убил своего дядю, но и подло предал друга, который доверился ему. А кроме того, самым бесстыдным образом обманывал несчастную девушку. Все кончено. Тебе не о чем больше беспокоиться.
Сидевший рядом человек молчал, ни о чем не спрашивал и лишь слушал.