Проказница

Майклз Кейси

Внутри ее зарождался вихрь странных, но замечательных ощущений, начинающихся в груди, в сосках, под ложечкой, и она не понимала, как может быть так приятно и одновременно страшно. Почему, испытывая такое возбуждение, она не в силах даже пошевелиться? Откуда взялись это страстное желание и непонятное томление?

Только когда

его пальцы оказались у нее между бедрами, она открыла глаза и выдохнула:

— Саймон! Саймон, я…

— Тсс, дорогая, — прошептал он где-то совсем близко. В голосе его звучали робость и благоговение человека, испытывающего нечто совершенно новое и удивительное, но в то же время пугающее. Будто ему предстояло путешествие в неизвестность, такую желанную, но с непредсказуемым концом. — Я здесь, Калли. Я здесь и всегда буду с тобой.

— Держи меня, — жалобно попросила она, чувствуя себя маленькой, словно крошечная песчинка, затерявшаяся внутри огромной вселенной, кружимая ветрами, вздымаемая все выше и выше. Возникший внутри жар усиливался и распространялся по всему телу. — Не отпускай!

— Никогда, дорогая! — выдохнул Саймон возле ее рта. — Никогда. — Он переместился выше и накрыл ее собой, дав ей ощутить тяжесть своего разгоряченного тела.

Она не успела еще насладиться теплым прикосновением его кожи, как Саймон приподнялся и расположился у нее между ног. Он вошел в нее так легко, что у нее перехватило дыхание и протест получился коротким и беззвучным. Боль прошла так же быстро, как возникла.

— Я люблю тебя, Калли, — сказал Саймон, оставаясь в ней и давая ей секунду на передышку, прежде чем начать двигаться. Он делал это медленно, мягко, затем быстрее. Внутри ее и вместе с ней, когда ее тело, которое, несомненно, понимало гораздо больше, нежели ум, отозвалось собственным желанием.

Удовольствие вспыхнуло вновь. И вожделение все усиливалось. Ни одно приключение не могло соперничать с этим

трепетом и живительной энергией, стремительно уносящей их к вершине блаженства. Крепко сжимая друг друга в объятиях, они вместе достигли желанного пика и вместе исчезли за перевалом.

Они лежали так несколько долгих минут, пока Саймон не приподнялся над ней и не заглянул ей в лицо.

— Как ты себя чувствуешь, родная? — Он провел пальцем по влажной дорожке, оставшейся у нее на щеке от одной из соскользнувших слезинок. — Я не сделал тебе слишком больно?

Калли открыла глаза, глядя на него сквозь тусклый золотистый свет уходящего солнца.

— Ты вообще не делал мне больно, Саймон, — сказала она совершенно честно, так как все, что она могла припомнить и что запечатлелось в ее памяти навсегда, — это замечательный момент, позволивший ей познать во всей полноте, как она лелеема и любима.

«Но я верю, что среди нас есть такие, кому дано более других извлекать наслаждение из этого чуда и кто более других склонен искать приключений в жизни, — так говорила Имоджин, рассказывая о таинстве, свершающемся между мужчиной и женщиной. — Вы, девушка, одно из этих счастливых созданий».

Имоджин была права, подумала Калли. Теперь у нее есть все для полного счастья. Проказы, острота ощущений, любовь — все, что ей так требовалось от этого мира, она обрела в объятиях Саймона. Здесь. Сейчас.

Она протянула руку и, погладив его по щеке, заявила:

— О, дорогой, все-таки твоя мать выдающаяся женщина. — И когда он, открыв рот, сморщился в притворной гримасе отвращения, улыбнулась и приложила палец к губам. — Тсс, Саймон! Не нужно сейчас ничего говорить. — Она перекатила его на спину и уютно пристроилась у него на плече. — У меня еще будет время все тебе объяснить. Ведь впереди у нас столько лет!