Проклятие Аримана - Разделенный Мир
Шрифт:
– Отлично, Ваша колдовская сила, продовольствие закупил у местного купца, он мне и телегу продал. Расписки на все он мне тоже выдал по всей форме. Уже вечером в село пришли кочевники. Они, как на заказ, вели табун repцогу на продажу. Я предложил им продать мне двадцать голов, так они с радостью - что им лишние дни ноги себе топтать. У них и седлами и сбруей разжился. Еще я успел поговорить со здешними ребятами. Трое хотят вступить в твой отряд на общих условиях. Они поехали со мной, но я их предупредил, что решать будет Ваша колдовская сила. Кстати, они мне рассказали, что в деревне за рекой, - он махнул рукой в сторону старого брода, - живет отличный кузнец!–
– Я спросил и по поводу обмур... дермо... ва... одежи, в общем, продолжил он доклад.– Но на такую ораву одинаковую одежу и обувку можно купить только в столице...
Он, словно извиняясь, пожал плечами и еще раз оглядел поляну. Утренний ветерок несколько разогнал туман, и четверка негодяев стала хорошо видна. Жан несколько секунд разглядывал их, а потом поднял взгляд на Машу и спросил дрогнувшим голосом:
– А это что такое?..
– Да вот видишь ли, твой бывший командир решил все-таки осуществить свои прежние намерения относительно меня. А себе на подмогу он навербовал вот этих.– Она презрительно кивнула в сторону лежащих.– Теперь вот думаю, что с ними делать...
– Трот хотел тебя убить?– уточнил Жан.
– Ну да... А для верности послал вперед Пузана и вон ту мелочь... А писклявый стоял на стреме,
– Так вот почему мне ночью было так неспокойно...– вслух подумал Жан, а потом, вновь обращаясь к Машеньке, спросил: - И что же ты, Ваша колдовская милость собираешься с ними делать?
– А что ты посоветуешь?– неожиданно для самой себя спросила Маша.
– А что тут советовать?.. Они взяли плату, как наемники. По закону это значит, что они принесли тебе присягу. Посягнув на твою жизнь, они эту присягу нарушили. Более того, они стали клятвопреступниками. За это полагается только смерть. Причем их можно просто удушить обрывком веревки. И это будет законно... и справедливо.
Разговаривая таким образом, они медленно двигались к лежащей четверке. Последние слова, видимо, проникли в затуманенное сознание тонкоголосого, который, несмотря на опутывающие его веревки, мог в какой-то мере шевелиться, и его тело не затекло совершенно, как это случилось с его полностью обездвиженными поделыциками. Он дернулся, услышав жесткое предложение Жана, и захрипел из последних сил.
– Ты его не слушай, ведьма!.. Ты себя слушай... Ты же не такая, как мы. Тебе наши законы не подходят... Сама решай...
И замолчал, с ненавистью уставившись на Жана. Тот молча и спокойно встретил его взгляд, презрительно сплюнув себе под ноги. Тонкоголосый закрыл глаза и опять замер. Остальные трое не могли сделать даже этого. Белки их помутневших глаз налились кровью и потеряли осмысленное выражение.
Маша обернулась через плечо и позвала:
– Лейтенант, подойди сюда...
Сяма, умытый и подтянутый, через мгновение вырос перед ней.
– Распорядись развязать и поднять этих.– Маша кивнула на лежащую четверку.
– Вешать будем, Ваша колдовская сила?– бодро поинтересовался тот.
– А ты палачом будешь?– задала Машенька встречный вопрос.
Сяма замялся, но через секунду справился с собой и °тветил, правда, без прежней бодрости:
– Как прикажет Ваша колдовская сила...
– Давай, зови людей, - проворчала Мария и,
– Принеси бутылку...– попросила баронесса. Пожир бросился к своей телеге. Маша в это время, сложив пальцы щепотью, незаметно трижды перекрестила лежащих и как-то странно каркнула. Три тела скованных заклятием сразу расслабились. Их глаза закатились и веки опустились на истерзанные глазные яблоки. Тело Трота, лежавшее слегка на боку, откатилось в сторону и перевернулось на спину, демонстрируя его голый живот. Маша брезгливо сморщилась и коротко бросила подбежавшим гвардейцам:
– Приведите его в порядок.– А затем приказала вернувшемуся с бутылкой Жану: - Дай им по паре глотков... А то они замерзли на открытом воздухе да с голыми задницами.
Отдав эти распоряжения, она тронула коня и отъехала в сторону, дав возможность своим людям заняться пленниками.
Через пятнадцать минут интенсивной народной медицины, включавшей в себя прием спиртного внутрь и усиленный массаж физиономий, четверо ренегатов были приведены в относительно вменяемое состояние. Они были поставлены в центре поляны и, опираясь друг о друга, ожидали решения баронессы. Не менее заинтересованно ждали вынесения вердикта столпившиеся вокруг них их бывшие товарищи. Хотя все прекрасно понимали, каким будет это решение, и сообразительный Сяма уже скомандовал приготовить четыре прочные веревки.
А Машенька, опустив голову и глубоко задумавшись, медленным шагом объезжала четверку по кругу. Она не замечала почтительно отступающих перед ее конем гвардейцев, растерянных, лихорадочно блестящих глаз обреченных преступников, она снова и снова взвешивала решение, принятое ею еще ночью.
Наконец она остановила коня и подняла юлову. В ту же секунду над поляной повисла гнетущая тишина. И словно последние, тяжелые капли красного вина, падающие из опрокинутой бутылки в переполненный бокал, в эту вязкую тишину рухнули слова, сказанные звонким девичьим голосом:
– Отпустите их! Пусть они уходят!..
И над поляной вновь повисла тишина. Пустая тишина облегчения.
Только через несколько секунд прозвучал изумленный вопрос:
– Но... почему?
И Машенька ответила:
– Я надеюсь, что в будущем мои решения не будут сопровождаться какими-либо вопросами. Но сегодня я, так и быть, объясню... Во-первых, я не желаю, чтобы мои люди становились палачами. Или среди вас есть желающие?..
Под ее тяжелым взглядом стоявшие плотным кругом гвардейцы только слегка попятились.
– Во-вторых, эти четверо столь ничтожны, что мстить им я считаю ниже своего достоинства. И в-третьих, вчера они меня... повеселили и поэтому заслуживают награды. Пусть она будет такой!..
И она улыбнулась. И ее гвардия сначала неуверенно, а затем все более искренне и открыто заулыбалась. Только четверо неожиданно обретших жизнь никак не могли осознать услышанное. Они смотрели шальными глазами на ухмыляющиеся физиономии бывших своих товарищей и ничего не понимали.
Наконец самый маленький, словно прозрев, быстро завертел головой и вдруг, медленно опустившись на колени, горько зарыдал. Его голова уткнулась в седую клочковатую граву, зад жалко отклячился, и все тело содрогалось от истеричных рыданий. Пузан сначала уставился на малыша, а потом принялся шарить ладонями по своему телу, начиная от горла и кончая своим необъятным брюхом. Тонкоголосый вдруг часто-часто заморгал, потом поднял лицо к небу и забормотал своим писклявым голосом: