Проклятие королевы фей
Шрифт:
Терпеливо храня молчание, Остин достал чистый платок и окунул его в воду. Холли ждала, что он вытрет грязь со своего лба, но рыцарь с удивительной нежностью омыл ее лицо. Она не шевелилась, подставляя опаленное солнцем лицо с распухшими от слез веками легким прикосновениям его пальцев.
Когда Холли открыла глаза, Остин, достав из кожаной сумочки пучок трав, поднес один стебель к ее губам.
Девушка отшатнулась, даже не пытаясь скрыть подозрительность.
— Это яд?
Хитрая усмешка тронула губы рыцаря, но его глаза оставались холодными.
— Яд — слишком
Холли съела бы и болиголов, лишь бы остановить язвительные насмешки рыцаря. Она цапнула зубами лист, едва не укусив Остина за палец, и принялась жевать его. Рот ее наполнился необычным вкусом. Необычным, но в то же время знакомым. Таким же знакомым, как свежее дыхание этого мужчины, ласкающее ее шею. Таким же знакомым, как щекочущее прикосновение его усов к ее губам. Таким же знакомым, как вкус его поцелуя, обманчиво сочетающего огненный жар языка и прохладу мяты.
Запутавшись в своих воспоминаниях, Холли посмотрела на губы Остина, вновь гадая, какое лицо скрывается за покровом густой растительности.
— Это мята. Она освежает дыхание и очищает зубы.
Эти мимоходом оброненные слова вернули Холли к действительности. Она не та, кого рыцарь целовал в парке. Ее зубы больше не белоснежные жемчужины из сочиненной Эженом оды.
Холли сжала губы, впервые устыдившись собственной внешности.
— Значит, тебя зовут Холли? — спросил Остин, вытирая с лица грязь мокрым платком.
— Да. Говорят, меня зачали среди клумб мальвы [4] в замковом парке.
Остин усмехнулся, услышав подобное откровение своей жены. Похоже, не он один был не в силах устоять перед очарованием парка.
— Судя по твоему колючему нраву, можно предположить, что это произошло в зарослях остролиста.
Холли окинула его угрюмым взглядом.
— Лучше быть колючкой, чем бесчувственным дубом.
Пораженный удивительной красотой ее глаз, рыцарь промолчал. Он чувствовал себя так, будто подобрал невзрачный камешек и обнаружил под слоем грязи алмаз. Внезапно Остин обратил внимание на то, что скорее всего не сознавала сама Холли: стараясь сохранить равновесие, она обвила рукой его шею, перебирая тонкими пальцами волосы прядь за прядью. От этих трогательных прикосновений у Остина потеплело на сердце.
4
Hollylock — мальва (англ.).
— Почему ты считаешь меня бесчувственным? Потому что я не вытащил тебя за волосы из воды и не выпорол, перекинув через колено, как ты того заслужила? Или потому, что я не уделяю тебе внимания, которого ты так отчаянно пытаешься добиться?
Холли с вызовом вскинула подбородок, глядя мужу прямо в лицо.
— Вы грубый невоспитанный человек. Мне совершенно все равно, оказываете ли вы мне внимание.
— А ты — лживая девчонка. — Его глаза как-то странно сверкнули. — А теперь скажи, почему ты вдруг почувствовала
Холли уронила голову. Остин тотчас же пожалел о том, что она так сделала. Спрятав лицо, она подставляла его взгляду нежный затылок. В отличие от усыпанной красными пятнами кожи щек затылок Холли был молочно-белым, покрытым пушком шелковистых волос. Остина охватило непреодолимое желание провести по нему губами. Он отмахнулся от этой нелепой прихоти, мысленно отметив, что необходимо будет заказать шелка для мантилии и вуалей.
— Мне вдруг захотелось, чтобы рядом со мной была мама, — тихо призналась Холли.
Остин нахмурился. Едва ли можно винить девушку, переживающую столь внезапную разлуку с матерью.
— Я вчера не имел счастья видеть графиню. Она больна?
— Нет. Она умерла. Умерла, когда мне было только пять лет. — Холли снова обратила на него взор своих выразительных глаз. — Так что вы, должно быть, сочтете большой глупостью плач по тем, кого уже давно нет.
Остин не нашел в этом ничего глупого.
— Ты помнишь ее?
— Не так хорошо, как мне хотелось бы. Порой мне кажется, что мои воспоминания со временем стираются.
— Со мной время обходится не так милосердно. Моя мать умерла почти двадцать лет назад, однако я прекрасно помню ее. Ее голос. Улыбку. То, как она склоняла голову набок, когда пела. — Он опустил взгляд, чтобы тот не выдал всей глубины охватившей его горечи. — Я молю бога о том, чтобы забыть все это.
Холли продолжала перебирать его волосы, и прикосновения ее все больше походили на ласку.
— Она была злой по отношению к вам?
— Никогда.
Ее жалость вызвала бы у него отвращение, сочувствие показалось бы подозрительным, но Остин не мог устоять перед ненавязчивой нежностью, с какой Холли, отобрав у него платок, вытерла с его виска оставшуюся капельку грязи. Он поймал себя на том, что смотрит не на ее обкромсанные волосы и реденькие ресницы, а на манящие полураскрытые губы.
Остин был уверен, что нет более надежного исцеления от неослабевающего вожделения, чем присутствие у него на коленях дурнушки-жены, но его мужское естество отозвалось на ее ласковое прикосновение.
Он вскочил на ноги, подхватив Холли под локоть, прежде чем она снова свалилась в ручей.
Ругая себя за несвоевременное желание, больно отозвавшееся в его теле, он быстрым шагом направился к лошадям, таща Холли за собой.
— Не будем больше терять времени, миледи. Нам нужно поторопиться, если мы хотим добраться до Каер Гавенмора засветло.
— Очень хорошо, сэр, — ответила она, и в голосе ее прозвучали надменные нотки. — Может быть, нам все же удастся добраться до вашего жилища, прежде чем от меня останутся лишь кожа да кости.
Если кто и удивился, увидев, как Остин с женой догнали остальных путников, причем Холли восседала на крупе жеребца позади мужа, а ее кобыла бежала следом на привязи, у него хватило ума оставить свое мнение при себе. Так как сумерки сгущались, а путешественники, покинув защиту леса, выехали на открытый всем ветрам склон, никому не показалось странным, что отец Натаниэль поднял капюшон, закрывая лицо.