Проклятие любви

Гейдж Паулина

Прогуливаясь по саду с Мутноджимет или сидя рядом с ней во время вечерней трапезы на тихой террасе и любуясь восходящей луной, он рассуждал о пустяках, касающихся рутинных государственных дел, а сам все думал о своем визите к Сменхаре и последующем разговоре с Эйе, с беспокойством спрашивая себя снова и снова, действовал ли он истинно в интересах страны, или в нем говорила личная неудовлетворенность. В любом случае, пути назад уже не было.

После полудня он сидел в тени сикомор, окружавших его маленький бассейн, глядя на жену, легко и без усилий плававшую туда и обратно, когда ему принесли ежедневное донесение. Поблагодарив и отпустив вестника, он сломал печать. Свиток был необычно длинным, и, пробежав его глазами, он принялся читать снова, медленно и внимательно.

Потом он уронил свиток себе на колени и задумчиво уставился на него. Он не заметил, как к нему подплыла Мутноджимет; лишь ощутив прохладное прикосновение, он вздрогнул и пришел в себя. Она прислонилась к мраморному бортику бассейна, положив подбородок на руки, и смотрела на него снизу вверх.

– Ты погрустнел, – заметила она. – Или тебя просто разморило от жары? С тобой трудно разговаривать эти дни. Может быть, ты влюбился?

Он улыбнулся:

– Прости, Мутноджимет. Я был очень занят, с тех пор как вернулся домой.

– Я заметила. – Одним гибким движением она скользнула из воды на каменный бортик. Торопливо подбежала служанка с полотенцем, и, подняв руки, Мутноджимет дала вытереть себя, потом опустилась на циновку перед креслом Хоремхеба и принялась распутывать свой детский локон. – Если бы я только знала раньше, как сильно ты будешь занят, я бы не отказалась от двух вечеринок на реке и поездки на север, ради того чтобы побыть с тобой. – Она разгладила пальцами длинную вьющуюся прядь и легла, опираясь на локоть. – Я вижу, ты получил очередное донесение. Плохие вести?

Он со вздохом положил свиток на траву и опустился рядом с ней. Ее смуглое бедро было прохладным.

– В Урусалиме много солдат страдает от лихорадки, – посетовал он, – но это не самое худшее из того, с чем столкнулись мои офицеры. По сведениям наших разведчиков, хетты продвигаются на юг, а ассирийцы уже на полпути в северную Сирию. Если я отдам приказ армии двигаться дальше на север, она может сразиться с ними раньше хеттов. Если я прикажу ждать, и хетты начнут сражение с ассирийцами, то армии Египта придется сражаться с теми, кто победит.

Мутноджимет кивнула.

– Полагаю, ассирийцы снова пытаются вторгнуться в страну Амки. Каждый раз, когда там сталкивались мощные силы, они использовали в своих интересах возникшую неразбериху, чтобы попытаться вырвать у нас Амки. Но сейчас, когда хетты захватили нашу маленькую Амки, ассирийцы вполне могут попытаться сразиться с ними. Бедная страна Амки! Что ты будешь делать, Хоремхеб? Прикажешь своим офицерам оставаться там, где они есть, и позволишь хеттам и ассирийцам вступить в бой друг с другом?

– Если армия продолжит движение на север, первой ей придется захватить Амки, прежде чем к ним на помощь прибудет Суппилулиумас – Он погладил ее ногу, но его мысли были далеко. – Откровенно говоря, Мутноджимет, я боюсь, что Эйе был прав. Наша армия неповоротлива и не испытана в деле, она окажется неспособна к быстрому маневрированию – ведь надо будет захватить Амки и успеть развернуться, чтобы выступить против хеттов или ассирийцев. Пожалуй, я прикажу войскам продвинуться еще немного на север, дойти до Ретенну и ждать там.

Она села, повернувшись к нему.

– Хоремхеб, что ты станешь делать, если Египет потерпит поражение? – тихо спросила она. – Твое влияние при дворе может так сильно пострадать, что у тебя не останется ни единого шанса что-то советовать Сменхаре в дальнейшем.

Он откинул с ее лица мокрые волосы и поцеловал ее.

– Нельзя решать все проблемы сразу, – ответил он. – Сейчас мне нужно пойти в дом и надиктовать письмо своему заместителю. – Он взял свиток и поднялся. – Может быть, тебе лучше сегодня навестить друзей или отправиться за реку и провести вечер с родителями. Понимаю, что я не очень веселая компания, Мутноджимет.

Она рассмеялась.

– Вряд ли стоит труда наряжаться и краситься. Я прикажу устроить ужин для нас здесь, у бассейна. Иди, Хоремхеб. Я еще поплаваю.

Уходя, он услышал всплеск за спиной – она прыгнула в воду. Что я буду делать, если Египет потерпит поражение? – повторял он про себя, ступая в прохладу передней. Он не хотел думать об этом.

Ахетатон

тихо проживал дни траура по фараону. Урожай был собран, и все приготовились к засушливому зною середины лета. Народ еще понемногу собирался на переднем дворе храма Атона под ослепительным солнцем, когда Мерира проводил службы в святилище, но величавым движениям и торжественным молитвам недоставало прежнего воодушевления. Человек, стоявший между Атоном и людьми, который требовал, чтобы каждый верующий обращался непосредственно к нему, а он бы передавал молитвы своему богу, умер. С его уходом город, казалось, утратил свое очарование. Он был построен с единственной целью – стать огромным святилищем, в котором бы обитало живое воплощение бога, его существование было результатом стремления воплотить видения в реальность. Присутствие Эхнатона придавало городу значимость; его гармония покоилась на том поклонении, которое его граждане воздавали царю и Атону. Но теперь царя не стало, и к маленьким алтарям Атона, стоявшим на улицах города почти на каждом углу, быстро присоединились жертвенники других богов, возлюбленных простолюдинами, которым поклонялись наряду с богом почившего фараона. Город вдруг осиротел, и эта неприкаянность ощущалась много острее, чем обычно бывало в период безвластия. Невидимое основание Ахетатона пошатнулось.

В самом дворце, однако, большинство придворных по-прежнему возносили свои утренние и вечерние молитвы одному Атону. Это поклонение было для них не только делом привычки, они видели в нем также некую выгоду: наследник ведь еще не объявил, от кого исходит его божественность – от Амона или от Атона.

Сменхару, казалось, не заботило вообще ничего. В эти дни напряженного ожидания они с Мериатон были неразлучны, стараясь возродить друг в друге былую радость, но она посещала их лишь мимолетно. Они пытались вспомнить ее, временами с довольно неловкой скрупулезностью перебирая яркие воспоминания детства, но тщетно: любовь, связывавшая их, принадлежала невинной юности, их хрупкие чувства безвозвратно погибли, разрушенные безжалостными руками Эхнатона. Прошлое связывало их нерушимыми узами, но это не было союзом состоявшейся зрелой любви.

Атмосфера неуверенности и утраты смысла бытия, окутавшая город и дворец, не затронула Нефертити. Несмотря на решимость наполнить свои дни различными отвлекающими событиями, она каждое утро пробуждалась после пережитых ночных кошмаров, вся напряженная от мрачных ожиданий и взмокшая от пота. Много раз она проклинала себя за поступок, который казался ей опасно безрассудным, но гораздо чаще представляла себе будущее, которое при неизменном течении событий было так же предсказуемо, как рассвет завтрашнего дня, и радовалась, что решила осуществить свой план. Долгие, невыносимо жаркие дни она проводила у окна, глядя поверх заросших зеленью террас, до рези в глазах высматривая на реке судно и следя за движением у своих причалов. Вечером она присматривала за тем, как Тутанхатона готовили ко сну, потом гуляла в саду, потом возлежала на ложе, а танцоры неторопливо извивались перед ней, их нагие тела были увиты цветами, в руках звенели кимвалы, но вожделение, которое разжигали в ней молодые слуги, не могло прогнать из души холодного страха. Что если ее посланца перехватили, а отец и Хоремхеб теперь играют с ней перед тем, как арестовать. Суппилулиумас походя казнил его и забыл и думать о ней. Гонец заблудился в пустыне и умер от жажды. Непрерывное капанье воды в часах раздражало. От тревоги у нее ныло в груди и совсем пропал аппетит, она с трудом заставляла себя съесть что-нибудь.

Дважды приходил отец, проводил несколько часов с Тутанхатоном, потом угощался вином и пирожными, которые она предлагала ему без особого радушия. Она пыталась обходиться с ним с учтивостью, но не умела скрыть свою озабоченность. Она интересовалась здоровьем дочерей, терпеливо выслушивала его сетования на то, что Хоремхеб относится к нему все более непочтительно, но понимала, однако, что ее беспокойство не укрылось от отца, потому что каждый раз он уходил от нее озадаченный. Ей это было безразлично, и она с облегчением возвращалась на свой наблюдательный пост.