Проклятие обреченных
Шрифт:
– Я и во Франции не была, а в Испании тем более, – с готовностью откликнулась Нина. – Не говоря уж об Италии. Что там еще в Европе осталось, где я не была?
– Много чего. Но не плачь, Маруся, мы все наверстаем. Вот теперь бы и приступили…
– Лень, не начинай, – поморщилась Нина. – Я ж сказала, не могу. Все так внезапно…
– Привыкай, родная… В моей… в нашей с тобой жизни ритм вообще бешеный. Знаешь, как на реке? Люди ночью спят, и рыбы спят, и птицы, а вода – все равно движется куда-то… Что будешь пить?
– Апельсиновый
– А покрепче?
– Пожалуй, воздержусь.
– Солидарен.
– Какой смешной официант!
– Что же в нем смешного?
– Фрак. Знаешь, я никогда не видела мужчину во фраке.
– А дирижеров?
– Что – дирижеров?
– Дирижеры всегда во фраке.
– Милый мой, я вижу, ты в последний раз был на музыке в четырнадцать лет?
– Слушай, а откуда ты знаешь?
– Мы же вместе были. С классом тогда ходили на «Князя Игоря».
– «О дайте, дайте мне свободу, я свой позор сумею искупи-ить!»
– Блестяще. Не понимаю, почему ты не пошел в оперные певцы.
– Жажда наживы, моя дорогая, жажда наживы.
– Так вот, о дирижерах.
– Дирижеры зарабатывают того меньше.
– Я не об этом, стяжатель!
– Я – стяжатель? Ничего себе комплимент! Между прочим, я на днях отвалил громадные деньги на благотворительность!
– Знаем мы эту благотворительность! Все разворуют, Леня, все!
– Не разворуют, – уверил он ее, намазывая кусочек хлеба маслом. – Я проследил. Купил томографы трем московским клиникам. Так что там насчет дирижеров?
– Дирижеры сейчас вовсе не обязательно выступают во фраке. Я как-то была в опере, так дирижер вообще был в джинсах. Пиджак, а под ним – джинсы! Я разглядела!
– Старательно же ты глазела на его задницу!
– Ну… да. А что? Нельзя?
– Когда ты выйдешь за меня замуж, будет нельзя.
– Шортман, да ты, оказывается, деспот!
– Ты меня еще не знаешь. Я хищник. Я хочу мяса. Ты будешь есть мясо?
– Я буду рыбу. И десерт. Вот этот, персиковый.
– А я мясо. Дайте мне мяса, большой кусок мяса с кровью. И чтобы крови было много.
– Дайте ему мясо отдельно, донора отдельно.
– Извините?
– Я пошутила.
Фрачник-официант вежливо посмеялся и ушел выполнять заказ.
– У меня создалось такое ощущение, что он смеялся из вежливости, но если бы мы настаивали, то донор был бы подан.
– Можешь в этом даже не сомневаться. Если бы мы настаивали, он отдал бы нам всю собственную кровь. За те деньги, что они тут получают…
– А что – много?
– Думаю, порядочно.
– А мне вот зарплату два года не прибавляли.
– Слушай, я давно хотел тебе сказать. Зачем тебе вообще работать?
– Здрас-сте, пожалуйста, как же мне не работать? А кормить меня кто будет, а за квартиру кто будет платить? И губную помаду я себе сегодня купила, тоже серьезный расход.
– Полтинник – это пятьсот рублей?
– Страшно далек ты от народа, Леонид Шортман! Полтинник – это пятьдесят.
– Покажи-ка.
– Не лапай, не купишь. Видишь – розовенькая.
– Нина, я серьезно. Давай поженимся. Хочешь, прямо сейчас?
– Ты опоздаешь на самолет.
– Не опоздаю. Без меня он просто не полетит.
– Это почему же?..
– Потому.
– А-а-а…
– Вот-вот. Соглашайся.
– А как же белое платье? Я в первый раз выхожу замуж и хочу белое платье.
– Не вопрос. Сейчас прямо поедем и купим. Платье, фату, букет. И… что там еще надо?
– Вообще-то надо, прежде всего, кольца. Но еще раньше надо, чтобы ты перестал заговаривать мне зубы и объяснил: при чем тут моя работа? В какой связи она находится с нашим гипотетическим бракосочетанием?
– Как… Ну… Ты ж после свадьбы бросишь работать. Зачем тебе? Зарплату, ты говоришь, маленькую платят, губная помада у тебя вон за пятьдесят рублей. И начальница, ты говоришь, сука.
– Она не сука. Она хорошая девка, только избалованная. У нее, говорят, папаша какой-то олигарх.
– Ну? Кто такой? Может, я его знаю?
– А-а, я в эти сплетни не вникаю. Лень, ты мне вот чего объясни, а то я, может, недопонимаю чего. Почему это я после свадьбы должна бросать работу? Чтобы тебе щи варить? Полы мыть и рубашки стирать? Ты для этого на мне женишься?
– Нин, ты чего? Какие на фиг постирушки? Что, у меня не найдется, кому рубашки постирать? Я ж, наоборот, хотел, чтобы ты отдохнула, занялась собой… У нас еще, может, дети будут…
Шортман сказал что-то не то и сам это почувствовал – Нина изменилась в лице, и подбородок у нее мелко задрожал, но она превозмогла эту дрожь.
– Какие дети, Леня? Ты что, не помнишь, сколько мне лет? И что значит – «занялась собой»? Моталась по магазинам, салонам красоты и курортам? Леня, ты меня с кем-то путаешь. По-моему, тебе не на мне надо жениться. Тебе нужна здоровая особа репродуктивного возраста, не отягощенная интеллектом, сведущая в высокой моде и косметических новинках. И вообще…
– Да не нужна мне… неотягощенная! Нина, мне не нравится наш разговор. Давай его прекратим. Прекратим, и все. Напоследок хочу сказать, – тут Шортман понял, вернее, почувствовал неловкость этого своего дурацкого «напоследок», но было поздно, – что ты меня просто неправильно поняла.
– Тогда и я тебе кое-что скажу. Напоследок. Леня, мы с тобой, можно сказать, друзья детства. В первом классе наша учительница Елена Матвеевна посадила нас за одну парту. В десятом классе ты сказал мне, что хочешь на мне жениться. Через год ты ушел в армию, я тебя ждала, но не дождалась. Давай называть вещи своими именами: ты меня просто бросил.