Проклятие сублейтенанта Замфира
Шрифт:
По ночам его мучали кошмары. Кудрявые цыгане пили его кровь, мылили ей свои бронзовые плечи, купали в ней лошадей. Кровь была белой и густой, как жидкое мыло. Наутро он бежал к своему флакону и сверял уровень. Экономил, как мог.
Раз в неделю наведывался к Лазареску, но тот только разводил руками: "Эх, если б я мог, господин военный, купил бы сразу целый ящик. Но нету, и не предвидится. Война, ничего не поделать!"
Замфир плохо высыпался, но много ел. Каждое утро, зевая, выполнял гимнастические экзерсисы. За месяц Василе раздался в плечах, загорел, и даже лицо его утратило детскую припухлость. Не раз он ловил взгляд хитрых девичьих глаз, когда, обнажённый
Маковей, чуя неладное, зорко следил за их сближением и всегда появлялся ровно в тот момент, когда молодые оказывались одни.
Как-то вечером отец уехал в Чадыр-Лангу и остался там на ночь. Амалия с Виорикой легли спать, дом погрузился в тишину, а Василе никак не мог заснуть. Он лежал, вслушиваясь в звуки, которые издаёт старый дом, и ему очень хотелось, чтобы Виорика тоже сейчас не спала, а прислушивалась к тишине, тогда она услышит его осторожные шаги. Он поднялся с кровати и накинул китель, прихватил скатку с шинелью. Приложил ухо к щели в двери и ничего не услышал. Крадучись, вышел на крыльцо. Постоял немного, ожидая скрипа дверной петли, но дом Сырбу оставался безмолвным.
Замфир вышел за калитку и взобрался на тот пригорок, с которого обычно пересчитывал вагоны проходящих эшелонов. Сел на расстеленную шинель. Луна висела низко, и тень Василе ложилась аккурат на окошко Виорики. Он сидел, обкусывая горькие травинки, смотрел вдаль и всё ждал, когда зашуршит трава за его спиной… И она на самом деле зашуршала. От лёгких шагов за спиной сердце заколотилось, забилось в клетке из рёбер, потом лопнуло, и горячая кровь растеклась по его телу. Замфир боялся шевельнуться, чтобы не расплескать своё счастье. Виорика опустилась рядом на шинель.
— Господин офицер не возражает? — спросила она шёпотом.
— Господин офицер будет польщён, — сдавленно ответил он ей в тон.
Она сидела, обхватив руками колени и смотрела на луну. Замфир любовался её милым, свежим лицом и никак не мог заговорить. Сжавшиеся лёгкие не хотели впускать в себя воздух.
"А ведь этот страх подобен страху смерти! — подумал Василе. — Смерть физического тела или смерть надежды, смерть желания, смерть будущего, каким оно могло бы быть… Нет разницы. Одно простое действие, так говорил Сабуров".
Он посмотрел на тонкое платьице Виорики и сказал хриплым шёпотом:
— Вы замёрзли? Позвольте я… — воздух кончился, и он просто накинул ей на спину свой китель. Коснулся её плеча сквозь сукно и задержал руку на секунду дольше, чем это было прилично. Волосы Виорики пощекотали его нос, они пахли лавандовой водой и свежей подушкой. Василе чихнул и сконфузился, а Виорика тихонько засмеялась и сказала почему-то:
— Вы такой милый!
Замфир наконец-то справился с дыханием.
— Знаете, моя дорогая Виорика… — начал Василе.
— О, я уже дорогая? — она иронично посмотрела на сублейтенанта.
— Да, дорогая. Знаете? Я тут читал накануне стихи Эминеску… Вам нравится Эминеску?
Виорика молча пожала плечами. Замфир начал читать, чувственно и проникновенно, низким волнующим шёпотом:
"Улыбнись! Взглянуть не смею… о, страдалица святая…"
— Почему это я страдалица? — перебила его Виорика.
— Так поэт написал, — растерялся Замфир.
— Вы же мне стихи читаете, значит это про меня. Я страдать не хочу, совсем. И святой быть тоже.
Она чуть-чуть отстранилась от Василе, а ему показалось, что между ними землю расчертила трещина.
"ты улыбкой утоляешь нашу бренную юдоль…" — упрямо
Он представил, как вводит её в дом на Хэрестрэу, почему-то пустой и тёмный. Они идут через комнаты, снимают белые чехлы с мебели. Пахнет пылью, старым деревом, мышиным помётом. Вот они убирают, вдвоём. Он закатил брюки по колена, она подоткнула подол своего платья, и они вместе моют пол. Готовят бутерброды на кухне и едят их прямо там, смеясь, брызгая крошками и запивая свежесваренным кофе. И есть в этой весёлой неустроенности что-то такое свежее и нежное, как липкий от сока росток будущей бурной и красивой жизни, чего не было в его прежних мечтах, где он, как Пигмалион, в изящном доме родителей ваял из Виорики светскую даму. Они как два подростка с общей тайной ищут, где укрыться от любопытных глаз. Обнимаются в заброшенном доме босиком, на ещё мокром паркете, рядом валяются мокрые тряпки, в ведре в грязной воде плавают дохлые мухи. Виорика проводит кончиками пальцев по его щеке, они дрожат, в её движениях — нетерпение, за спиной — ветер из соседнего парка колышет занавески, а за ближайшей дверью — родительская спальня с огромной кроватью, с которой они ещё не успели стянуть чехол. Он смотрит в её глаза, а она — в его, и они, как близнецы, чувствуют одно и то же.
Замфир не сразу понял, что не в мечтах, а наяву глаза Виорики оказались очень близко, и что-то тёплое и мягкое, но внутри упругое коснулось его губ. Он задохнулся, но воздух перестал быть нужным. Всё, что было нужно Василе, теперь исходило из Виорики через этот поцелуй, через любопытный язычок в его рту, как исходит плоду от матери всё, в чём он нуждается. Он не хотел прерываться, но Виорика отодвинулась от него и тихо спросила:
— Тебе нравится вкус?
— Это самый восхитительный вкус на свете, Виорикуца, — искренне выпалил Замфир
— Это манпасье господина Лазареску.
— Мон-пан-сье, — поправил Василе.
— Я запомню, — серьёзно кивнула Виорика и снова прильнула к его губам. Они опустились на шинель, лицом друг к другу, Замфир держал её голову в своих ладонях и был не в силах опустить руки ниже, хоть, кажется, Виорика была и не против. Они лежали, касаясь коленями и целовались, пока на траву сбоку от дома не упало пятно света. Василе увидел его и прошептал: кажется, твоя мама проснулась. Виорика ойкнула, шикнула ему: "Спрячься за насыпью. Как всё стихнет, вернёшься", — и убежала к ретираде. Василе перекатился через рельсы и осторожно выглянул. Госпожа Амалия, укутанная в шерстяной платок, вышла на крыльцо. Увидела дочь, шагающую по двору и злым шёпотом спросила:
— Где тебя черти носят?!
— В отхожее ходила! — в том же духе ответила Виорика.
— Смотри мне! — погрозила мать кулаком.
Кулак Амалии немногим уступал пудовому кулаку Маковея, но девчонка непочтительно фыркнула и скрылась в доме.
Глава 8
Когда всё стихло, Замфир выждал немного и вернулся в дом. В эту ночь он спал без сновидений и проснулся легко. Открыл глаза, поднёс пальцы к носу — они всё ещё пахли лавандовой водой. Что, в сущности, произошло? Коснулся Замфир девичьих губ, узнал их теплоту и мягкость, и лежит теперь, глупо улыбаясь в потолок, а в жилах стучит чистая сила, бьётся, наружу просится. Как сказочный герой Фет Фрумос, слезой рождённый, Василе свод небесный разобьёт, всех врагов сокрушит, любимую спасёт. Страх ушёл, как и не было: нечего бояться, когда всемогущ и бессмертен.