Проклятие сумерек
Шрифт:
– Может быть, я немного и приврал, но исключительно для вашей пользы.
– Для нашей пользы будет постелить в той комнате три постели, оставить нам хорошую лампу, заправленную маслом, и показать, как закрываются ставни, – распорядился Гайфье.
И вот они лежат в темноте, лампа – под рукой у мальчика, страшно довольного своей затеей, а некто – или НЕЧТО – тихонько, но настойчиво постукивает в закрытые ставни.
Это продолжалось какое-то время; наконец, когда отпали все сомнения в том, что
– По-моему, стоит посмотреть, что там такое, – объявил он, решительно направляясь к окну.
Ренье с интересом наблюдал за мальчиком. Тот не проявлял ни малейшего страха. То ли не верил в призрака, то ли знал об этом призраке куда больше, чем показывал.
Но когда Гайфье распахнул ставни, даже беспечного циника пробрала дрожь: прямо в окно из ночной темноты смотрело бледное лицо, охваченное слабым сиянием. Отдаленно оно напоминало двухцветное лицо Чильбарроэса, поскольку желтая луна озаряла одну его щеку, а голубая – другую.
Вместе с широкими лунными лучами в комнату вошла ночная прохлада. Ренье втянул ноздрями благоуханный воздух.
И тут мальчик нараспев обратился к призраку с вопросом:
– Кто ты?
По мнению Пиндара, делать этого никак не следовало. Поэт тихо всхлипнул и натянул одеяло себе на голову. К удивлению Ренье, призрак охотно отозвался:
– Я – беспокойный дух этой таверны…
Голос звучал гулко, как будто некто говорил в пустой кувшин.
– Для чего ты здесь? – снова спросил мальчик.
– Я знаю истину-у, – пропел дух сдавленно.
Гайфье обернулся к обоим своим спутникам:
– Зажгите лампу. Господин Пиндар, я вас прошу зажечь лампу!
– Не надо, – протянул дух, – иначе я исчезну…
– Ладно, не надо лампы, – согласился Гайфье. – Так ты утверждаешь, будто тебе известна истина?
– Да…
И призрак тяжело вздохнул.
Всякий страх прошел у Ренье. Он достаточно времени провел с дядюшкой Адобекком и знал толк в розыгрышах. Тот, кто создавал «призрака», явно работал наспех, но все, что можно было извлечь из имеющихся под рукой простеньких эффектов, было использовано превосходно.
Слабый свет, исходивший от белого лица, имел своим источником свечу, горевшую где-то внизу. Порывы ночного ветерка колебали и пламя свечи, и белое покрывало, наброшенное на чью-то шальную голову, так что казалось, будто призрак действительно прозрачен и готов развеяться в любое мгновение.
– В чем же истина? – продолжал вопрошать Гайфье.
– В смерти…
– Отлично! – вскричал Гайфье. – Стоило вернуться с того света, чтобы рассказать нечто общеизвестное!
– Умирают и простые люди, и короли, – продолжал призрак.
– И королевы? – добавил Гайфье.
– И королевы…
– В чем же истина для королевы?
– В
– Ты хочешь сказать, что ее хотят убить?
– Да…
– Кто?
– Рядом с тобой… Он – рядом с тобой… – сказал призрак.
Ренье быстро глянул на Пиндара, чтобы увидеть, как тот воспринимает происходящее. Неужто поэт до сих пор не догадался о том, что его разыгрывают? Или до сих пор он служил в домах, где подобные вещи не были приняты?
Пиндар, бледный как гриб поганка, выглядывал из-под одеяла. В слабом свете двух лун и сиянии, исходившем от привидения, видно было, как безумно блестят его глаза. При последней реплике призрака Пиндар содрогнулся всем телом и медленно уполз под покрывало.
И тут произошло сразу несколько событий.
Во-первых, посреди комнаты – неизвестно как – очутился четвертый постоялец. Он выглядел вполне материальным, плоть и кровь: не испускал синюшного сияния, не изрекал «пророчеств» загробным голосом, не летал над полом. Нет, он просто сделал несколько шагов, тяжело вздохнул и проговорил, как бы обращаясь к самому себе в глубочайшей задумчивости:
– Где же это проклятое письмо?
Призрак, белевший за окном, взвизгнул:
– Ой, мама! Он! А!
И с грохотом рухнул вниз. Слышно было, как сверху на него упала приставная лестница и как он ругается и стонет на земле. В довершение всего донесся звон разбитого кувшина и слабенькое причитание:
– Ой, ой, мама…
Гайфье стремительно отпрянул от окна. Темный силуэт посреди комнаты шагнул к нему и заговорил:
– А вы, случайно, не видели письма?
Гайфье молчал, пытаясь, видимо, разглядеть во мраке лицо говорившего. Потом неуверенно спросил:
– Господин Ренье, это вы?
– Нет, я здесь, на кровати, – подал голос Ренье. – Погодите, я зажгу лампу.
– Вы очень меня этим обяжете, – сказал незнакомец. – Понимаете, я потерял здесь проклятущее письмо, а если оно попадет в чужие руки…
Он безнадежно вздохнул и передвинул дорожный сундучок, стоявший под окном.
Вспыхнул неяркий свет масляной лампы. Стало видно, как в окне кружатся мелкие мошки. Прямо перед Ренье стоял смутно знакомый человек, приблизительно одних с ним лет, и грустно всматривался в угол комнаты.
Затем пришелец перевел взгляд на самого Ренье, и удивленная улыбка проступила на его бледном лице.
– Эмери! – проговорил он. – Вы сильно выросли и возмужали, мой мальчик. Всегда были старательным, хоть огонька вам не хватало. Да, не хватало. Впрочем, вы, помнится, всегда были неженкой. И хромоножкой к тому же.
Он сделал изящное и резкое движение рукой, и тут Ренье узнал его. Человека, о котором он не вспоминал долгие годы – просто потому, что человек этот давным-давно был мертв.