Проклятие сумерек
Шрифт:
– Извращенное желание, но, учитывая ваше происхождение, вполне понятное. Я зайду за вами за час до полуночи. Пиндара с собой не берем. В последнее время он стал чересчур вездесущим, не находите? Да и история с призраком его подкосила.
– Буду ждать, – сказал Гайфье и вышел.
Ренье вздохнул, пригладил волосы. Оглядел свою холостяцкую берлогу. К счастью, почти никаких примет того, что здесь живут, в комнате не имелось. Разве что смятая постель. Ренье немного времени здесь проводил, так что ни дорогих сердцу безделушек, привезенных из родного имения, ни даров любви,
Все его вещи хранились в большом сундуке, поверх которого и была разложена постель. Удобно, аскетично, герметично.
И с чего это Гайфье захотелось прогуляться по злачным местам ночной столицы? Обычное юношеское любопытство? В принципе, пора бы. Ознакомление с пороком в его самых неприглядных формах входит в программу воспитания молодого дворянина. И если уж выбирать наставника в этом деле, то лучше Ренье и впрямь никого не сыщешь.
Ренье по-стариковски крякнул, сам себе напоминая дядюшку Адобекка, и начал приводить себя в порядок.
Ближе к полуночи он уже полностью утратил встрепанность и смятенность. Был отменно причесан, аккуратно одет, даже строг.
Гайфье ждал его с нетерпением.
– Я уж думал, вы не придете! – выпалил мальчик.
Ренье посмотрел на него чуть свысока.
– С чего это вы взяли? Я всегда выполняю обещания. Даже если это мне в ущерб.
Мальчик подбросил на ладони упругий кошелек.
– Не в этот раз. Вы научите меня мошенничать при игре в кости?
– Я никогда не мошенничаю, мой господин. Потому и проигрываю так часто.
Они начали с небольшого кабачка неподалеку от дворцовой стены.
– Это заведение закрывается раньше других, – объяснил Ренье, – поэтому следует поспешить. Предлагаю для начала отведать здешних блинов. Здесь выпекают изумительные блины.
Он понизил голос и добавил:
– Я приводил сюда Эйле. Очень давно.
После этого признания все вокруг для Гайфье переменилось, все сделалось таинственным и милым: закопченные стены, ямочки на щеках хозяйки, политые маслом сладкие и толстые блины. Гайфье протянул руку и коснулся кончиками пальцев стены, возле которой сидел.
Его старший приятель грустно наблюдал за ним. Чувства мальчика были видны, как на ладони. Ренье и самому хотелось бы сейчас провести рукой по розовой щеке Эйле, увидеть, как она улыбается, услышать, как она взахлеб рассказывает ему что-то страшно важное…
– Она очень красиво ела, – сказал Ренье.
Мальчик медленно перевел на него взгляд.
– Я иногда скучаю по ней, – признался Ренье. Сегодня он не собирался щадить своего юного спутника. Коль скоро сын Талиессина захотел нахлебаться воспоминаний и впечатлений – Ренье охотно предоставит ему целую лохань.
На глазах Гайфье блеснули слезы.
– Представьте себе, господин Ренье, все эти годы я даже не знал о ее существовании, но теперь тоже по ней скучаю…
Ренье улыбнулся, не разжимая губ.
– Вы доели блины? Идемте. Хозяйке пора на покой, а нас с вами ждут кабаки, которые открыты всю ночь. Правда, общество там собирается далеко не такое изысканное.
Они
Основным источником света служили здесь не фонари, а раскрытые двери кабачков, откуда доносились голоса и звон посуды.
– Нам сюда, – вежливо пригласил Ренье.
Гайфье остановился посреди улицы, глядя на мостовую у себя под ногами.
– Здесь она умерла? – спросил он.
Ренье замер.
На миг ему показалось, что он спит и сон переносит его обратно в безрадостный сад: дурная бесконечность мелькающих перед глазами голых деревьев, и ничего больше. Затем, как будто в прозрачном яйце, предстали три фигуры: Эйле, истекающая кровью, юный Талиессин и Радихена с застывшим, непонимающим взглядом.
– Я так давно ее не видел, – услышал Ренье свой голос, звучавший как будто издалека.
Мертвый сад показывал ему образ Эйле так отчетливо, словно Ренье узрел перед собой картину, вышитую самыми яркими шелковыми нитками.
– Здесь она умерла? – шепотом повторил Гайфье.
– Уйдем отсюда, – быстро проговорил его друг. – Скорее!
Ренье схватил мальчика за руку и потащил прочь. Они почти бежали. И лишь когда они завернули за угол, Ренье остановился, тяжело переводя дыхание и держась за бок.
– Я не помню, где это случилось, – вымолвил он наконец. Он и сам не мог бы объяснить, почему его так испугала неожиданная проницательность Гайфье. – Для вас это тоже не важно, – настойчиво добавил Ренье. – Эйле любила вашего отца и дала вам жизнь; остальное подлежит забвению.
– Но это несправедливо! – возразил Гайфье.
– Что именно несправедливо?
Мальчик покачал головой.
– Все это выглядит так, словно мою мать использовали. Она выполнила некое действие – и ушла, и теперь о ней следует забыть. Как будто важным было не то, какой она была, как она ела, как смеялась, о чем рассказывала и мечтала, а то, что она сотворила во имя моего отца.
– Так и есть, – сказал Ренье с горечью, которая осталась для мальчика непонятной. – Она не была дворянкой, ваша мать, но прожила жизнь истинной аристократки. Знаете, в чем смысл нашего бытия? В служении.
Гайфье неожиданно расхохотался.
– И это говорите мне вы? Вы, бражник и игрок? Чему же вы служите в таком случае?
– Мое служение позади, – сказал Ренье. – Поэтому я и бражничаю, как вы изволили выразиться.
Гайфье с ухмылкой поднял на него взгляд. Ренье был серьезен, печален. В полумраке, под фонарем, который не столько отбрасывал свет, сколько размазывал по переулку тень, Ренье выглядел юным и красивым.