Проклятие ульфхеднара
Шрифт:
— Не тебе это решать! — чуть повысил голос Ингольв. — Почему ты считаешь, что я недостоин быть его отцом? Почему считаешь, что пропаду из его жизни? Кто ты такая, чтобы так говорить?
— Успокойся, Ингольв! — с угрозой буркнул Кетиль. — Дитё разбудишь.
— А разве он нужен тебе? — продолжила настаивать на своём упрямая женщина.
И чем дальше, тем яснее становилось, почему они раньше плохо ладили. Уж такие предубеждения, что Сиглауг хранила в сердце насчёт Ингольва, редко когда встретишь.
Викинг шумно вдохнул, сощурившись.
— Ты потеряла сыновей, — ударил он по больному — и лицо мачехи тут же побелело, —
Канули в пропасть непонимания и застарелой вражды все благие намерения, с которыми Ингольв шёл сюда. Он сжал кулаки. Асвейг скользнула вниз по его руке ладонью, попыталась разжать пальцы.
— Ингольв, прошу, — шепнула и потянула в сторону, намереваясь отвлечь его хоть на пару мгновений. И дать Сиглауг прийти в себя после резких слов.
Он на удивление повиновался. Вместе они снова вышли наружу, под навес. Асвейг всё же удалось наконец взять его ладонь в свои, слегка поглаживая, чтобы утихомирить вспыхнувший гнев. Ингольв встал, запрокинув голову, и из груди его донёсся тихий стон.
— Невыносимая женщина, — уже немного успокоившись, проворчал он. — Как отец терпел её всю жизнь?
— Наверное, любил, — Асвейг улыбнулась. — Зря ты заговорил о её сыновьях. Тебе нужно попросить прощения. Она всё равно позволит тебе увидеть Одди. Так к чему ругаться в чужом доме?
Ингольв опустил на неё взгляд, провёл ладонью вверх до её локтя. То ли от вновь заструившейся по лодыжкам прохлады, то ли от его прикосновения, лёгкая дрожь пробежала по спине.
— Никогда я не стал бы просить прощения за то, на что имею право. Но сейчас у меня нет другого выхода. Ты права, — вдруг его холодные пальцы коснулись щеки, пробежались к виску, тронув самыми кончиками волосы.
Но будто мысленно одёрнув себя, Ингольв опустил руку.
— Дай ей поупрямиться, раз хочется, — шепнула Асвейг напоследок.
Они снова вернулись в дом. Видно, в это время хозяин что-то сказал и сестре, потому как теперь её лицо выражало только злую обречённость. Остальные гости молча исподтишка поглядывали на всех, не считая себя вправе вмешиваться в семейные дрязги.
— Одди спит, — нехотя бросила Сиглауг. — Как проснётся, ты, конечно, увидишься с ним. А пока обогрейтесь с дороги. Вижу, вы ехали под дождём не один день.
Надо же, как подменили. Кетиль довольно усмехнулся, сидя в стороне: всё ж сумел приструнить нелёгкий норов сестры, которая и тут, верно, считала себя за кого-то вроде хозяйки. Многолетнюю привычку так просто не искоренишь. Как только всё стихло, и гости начали подвигаться ближе к очагу, над которым как раз готовилась, исходя невыносимо приятным ароматом, каша, из-за огороженного угла вышла невысокая русоволосая женщина. По такой не вдруг скажешь, сколько ей лет: они и до старости, пока не начинают проступать явные морщины на лице, могут сойти за девчонку. Особенно как мельком встретишь где. Мелкие, но вполне приятные черты её почти тонули в глубоких тенях. Она на удивление твёрдо и по-хозяйски поздоровалась со всеми и заняла место рядом с мужем. Оказалось, её зовут Гейра и при ближнем знакомстве стало видно, что лет ей совсем немногим меньше, чем Сиглауг.
Не слишко-то удобно было стеснять хозяев, которым сейчас и без многочисленных гостей приходилось плохо. Потому к каше Ингольв предложил добавить вяленой говядины из дорожных запасов. Никто возражать не стал. Еда сразу стала насыщеннее и, несмотря на то, что после
Говорилось всё о каких-то незначительных и отстранённых вещах. Однако и тут Ингольв сумел выведать между делом полезное для себя. Рассказал Кетиль, что и на всех ближних одалях дела идут хуже некуда. Молодой ярл после смерти отца оказался не столь умелым в помощи тем, кто входил в его херад. Люди всё больше на себя теперь надеялись, да не всем удавалось жить, как прежде, когда неурожаи второе лето из-за проклятых дождей и холода. Да ещё и свеи, поганцы, пшеницу свою да другое зерно, что не так ценно, отказываются продавать: только тем, кто с ними одного племени. А то и вовсе не вывозят: лишь помалу. И дерут-то втридорога.
Кетиль спохватился и замолчал, виновато разводя руками: мол, пробрало его от злости и обиды за такую несправедливость, что свалилась на них. Ингольв понимающе покивал.
— А что сосед твой недалёкий? Кнут Датчанин? — заговорил снова после недолгого молчания.
— А что? Так же, как и все, — хозяин покосился на жену, которая всё это время внимательно его слушала. — Бедствует. Ходят слухи, что и поместье свое продаст тому, кто цену хорошую предложит. Чтобы на родину, значит, вернуться. Только ярл наш, видимо, пострадал меньше всех. Да только молодой больно… Гонору много, а толку нет. Нет чтобы со свеями договориться как…
Он махнул рукой, снова замолкая. Рабыня тихо убрала со стола миски. В дальнем углу за стенкой пискнул детский голос, а Ингольв так и застыла на месте, будто ему клинок к шее приставили. Гейра подскочила и побежала к дитю. Хозяин кивнул викингу, иди, мол, тоже.
Хозяйка вынесла сонного Одди ему навстречу. Сиглауг, которая обиженно молчала во время обедни, даже отвернулась. Мальчик поначалу чужого мужчину даже испугался, но после уговоров Гейры всё же снова повернулся к нему. Асвейг не слышала, что Инольв говорил малышу, да и тот вряд ли что понимал. Но обычно резкий и грозный голос мужчины вдруг необъяснимым образом стал ласковым и мягким, как молодая трава под рукой. Он осторожно взял ребенка, рассматривая его внимательно и как будто неверяще. Словно в голове у него не укладывалось до сих пор, что это его сын.
Никто не посмел им мешать. Только Гейра всё же скоро забрала Одди у Ингольва: после сна ему много других забот требуется.
Ингольв вернулся к остальным, отдав сына на попечение женщины.
— Я заберу его, как обустроюсь, — сказал хозяину, но посмотрел на Сиглауг. — Надеюсь, для этого не потребуется много времени.
— Дело твое, конечно, — неожиданно возразил Кетиль. — Но пока лучше его здесь оставить. Всё ж и к нашему дому он привык, и заботятся о нём хорошо. И кормилицу мы ему взяли. Гейре моей вон одна радость сплошная. Обустраивайся, не тревожься ни о чём.
Верно, не слишком он доверял надежде на то, что Ингольв сумеет так устроить свою жизнь, что она будет безопасной для Одди. Да и тот сам, похоже, не больно в это верил. А потому на его лице отразилось болезненное сожаление.
— Спасибо вам, — проговорил он, хмуря брови. — За то, что приютили, не отказались его забрать.
— Чай, не чужой нам, — неожиданно буркнула Сиглауг.
И снова замолчала, поджав губы. Но от её слов даже у Асвейг на душе полегчало. Всё же злоба её и упрямство были напускными.