Проклятие визиря. Мария Кантемир
Шрифт:
— Никак не могла поверить, что это вы сами, государь, выточили эти изумительные фигуры, — заговорила наконец она, придя в себя, — лишь чудо-мастер мог их изготовить. И если вы умеете это делать, вы величайший из всех чудо-мастеров, которые только есть на свете...
— Ага, — протянул Пётр, опять отворачиваясь от неё, — значит, понравился, раз так говоришь...
— Я всё время держу их перед глазами, ах, если бы я умела хоть немножечко быть такой искусной...
Но он уже не слушал её, занятый разговором с Апраксиным и Кантемиром — говорили о войне, которую
У Кантемира замирало сердце: вот сейчас, вот в эту минуту скажет русский царь, что готов воевать за интересы своего родственника, что надобно послать войска на Балканы, а там, даст Бог, будет и Молдавия освобождена от османов, как другие районы Балкан, взятые под пяту римского императора — императора Священной Римской империи, как именовала себя династия Габсбургов...
Нет, разговор перешёл на другое — на воинские победы Петра, на его победу при Гангуте, где он сам руководил боем.
— Я своё звание заслужил, — торжествующе сказал Пётр, — пожаловали меня господа Сенат в вице-адмиралы, и не за то, что на печке лежал да крякал от безделья. На абордаж ходил, вместе с матросами по шканцам карабкался...
Мария решилась задать свой вопрос.
— А что это — абордаж? — спросила она. — Там, в Турции, абордаж — это когда на другой корабль взбираются и бой ведут прямо на палубе, а тут что это?
Пётр обрадованно повернулся к Марии.
— И тут так, — весело сказал он, и голова его даже перестала дрожать, — как и там.
Он поставил свою большую ладонь на ребро, осторожно взял узкие и длинные пальчики Марии, согнул их в передних фалангах и приложил к своей ладони.
— Вот так, кошками закидываем, подтягиваемся и забираемся — это и есть абордаж...
Она ощущала прикосновение тёплой ладони царя, его горячую кровь, бьющуюся под белой кожей.
— И вы? — изумлённо спросила она.
— А то как, — весело отозвался он и мельком взглянул в её глаза.
Они полыхнули ему навстречу ярким зелёным огнём...
Пётр почему-то почувствовал себя смущённым, снял руку Марии со своей ладони и снова повернулся к своим собеседникам.
А Мария весь обед всё ещё ощущала такое лёгкое и незначащее, но такое волнующее прикосновение...
«Но я для него ничего не значила, — пристыжённо думала она, — он даже не сказал, изменилась ли я, вон как Толстой изумлялся, что я так выросла и похорошела, а царь даже слова не вымолвил...»
Она что-то поклевала в своей тарелке, но больше уже не возникло случая, чтобы вот так соприкоснуться, отчего бросило бы её в жар, а потом в озноб.
И всю дорогу до дома после этого парадного обеда она всё переживала этот маленький эпизод, это крохотное, мгновенное соприкосновение и вновь и вновь взволнованно краснела и бледнела...
Все дни до посещения царя в доме Кантемиров царила сутолока, суматошное и бесцельное порой мотание то в погреба, где хранилось настоящее молдавское вино, то в съестные каморы, где висели на связках туши копчёного мяса.
Мария сбилась с ног, всё продумывала, как сделать так, чтобы царь не заскучал,
Конечно, они не могли позволить себе такие праздники, которые закатывал для Петра его друг Александр Данилович Меншиков, а они уж были наслышаны об этих праздниках: фейерверки, гулянья на раззолоченных лодках, фонтаны с вином и жареные быки для простого народа.
Их возможности были неизмеримо скромнее...
— А что, если мы покажем ему наши пляски? — как-то мимоходом спросила Мария отца.
Он лишь пожал плечами — сам он готовил текст речи на латинском языке, который должен был прочесть один из его сыновей, — и текст, и перевод нужно было не только написать, но и дать выучить ребёнку, и уж тем более там надо отметить все выдающиеся заслуги этого гигантского человека — Петра.
Так что в его голове не умещались сразу несколько проблем — все хозяйственные дела, как всегда, взяла на себя Мария, она же и задумала развлечения.
Конечно, если будут женщины и молодые девушки, а также кавалеры, то неплохо бы придумать почту: значения цветов она всё ещё помнила, знала и понимала, что для них это было бы хорошее развлечение.
Это для стариков — шахматы, кальяны, но об этом уж позаботится отец, а что сделать для Петра, чтобы он увидел наконец, как она стройна, гибка и красива.
Она вспомнила тот давний день из своего детства, когда танцевала одна — огненный молдавский жок, стройный греческий танец и танец одалиски, обитательницы гарема, танец живота, который здесь не знают.
Только удобно ли это будет, хорошо ли, что она станет танцевать перед царём в костюме наложницы гарема?
Она хотела посоветоваться с отцом, но он отмахнулся — «что хочешь, то и делай» означал его жест.
И Мария решилась на этот чувственный и непривычный для русских танец.
Вся она должна быть в зелёном — блестки и подвески, прозрачное покрывало, широкие прозрачные шальвары, сверху тяжёлая не то юбочка, не то просто россыпь камней, сверкающих и переливающихся.
А руки — все пальцы в кольцах, от каждого колечка идёт золотая цепочка, и все они сходятся на браслете — словом, всё так, как в султанском гареме.
Чем больше блесток, камней, драгоценностей и просто сверкающих монеток, тем лучше — пёстрый наряд и этот почти открытый живот...
Сколько всего надо было успеть: и подготовить музыкантов, и обшить девушек, участвующих в танцах, и даже маленькому Антиоху сшить настоящий молдавский наряд, яркий, красочный, необычный...
На дворе стояла тёплая весёлая осенняя пора — ещё не зарядили нудные скучные дожди, ещё только начала кое-где желтеть и осыпаться листва, и Мария решила, что весь этот праздник надо устроить под открытым небом: и само небо, если оно чуть темнее голубого, да ещё и вечерние факелы, лампы и свечи послужат прекрасным обрамлением задуманного ею, а великолепно сервированный стол нужно накрыть под деревьями сада, который она холила уже много лет...