Проклятое сердце
Шрифт:
Он всегда говорил, что Кембридж сделал из него человека. Поэтому понятно, что я буду учиться там, точно так же, как Серва училась там до меня.
— Я просто… — мои руки беспомощно сжимаются на коленях. — Мне просто нравится мода… — говорю я сбивчиво.
— Это несерьезная специализация.
— Яфеу… — мягко говорит мама.
Он поворачивается, чтобы посмотреть на нее. Моя мать — единственный человек, к которому прислушивается отец. Но я уже знаю, что она не будет противиться ему — не в чем-то подобном, где его мнение уже так жестко установлено. Она просто напоминает
— Пожалуйста, папа, — говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно. Мой отец не станет слушать, если я буду слишком эмоциональной. Мне нужно максимально убедить его. — Некоторые из самых престижных дизайнеров страны окончили Парсонс. Донна Каран, Марк Джейкобс, Том Форд…
Отец сцепил руки перед собой. У него длинные, изящные пальцы с ухоженными ногтями.
Он говорит медленно и четко, как судья, устанавливающий закон.
— Когда ты родилась, мои родители сказали, что мне не повезло, что у меня одни дочери. Я не согласился. Я сказал им, что дочери всегда будут верны своим родителям. Дочери послушны и мудры. Они приносят честь своим семьям. Сын может стать гордым и думать, что он знает лучше, чем его отец. Дочь никогда не допустит такой ошибки.
Отец кладет руку мне на плечо, глядя мне в глаза.
— Ты хорошая дочь, Симона.
Мы подъезжаем к отелю «Дрейк». Отец достает из кармана чистый носовой платок и передает его мне.
— Вытри лицо, прежде чем заходить внутрь, — говорит он.
Я не осознавала, что плачу.
Мама на мгновение кладет ладонь мне на голову, поглаживая мои волосы.
— Увидимся внутри, ma cherie(фр. моя дорогая), — говорит она.
Потом они оставляют меня одну на заднем сиденье машины.
Ну, не совсем одну — наш водитель сидит впереди, терпеливо ожидая, пока я приведу себя в порядок.
— Уилсон? — говорю я сдавленным тоном.
— Да, мисс Соломон?
— Не мог бы ты дать мне минутку наедине?
— Конечно, — говорит он. — Только припаркуюсь на обочине.
Он подъезжает к бордюру, чтобы не мешать остальным гостям высаживаться у входа. Затем он выходит из машины, любезно оставляя двигатель включенным, чтобы у меня все еще работал кондиционер. Я вижу, как он заводит разговор с одним из других шоферов. Они заходят за угол отеля, вероятно, чтобы выкурить по сигарете.
Как только остаюсь одна, я предаюсь слезам. Целых пять минут я утопаю в своем разочаровании.
Это так глупо. Не то чтобы я ожидала, что мои родители отпустят меня в Парсонс. Это была просто фантазия, которая помогла мне пережить последний год в школе в Тремонте и бесконечные, выматывающие экзамены, которые, как я знала, я должна была сдать на высший балл. И я сдала — каждый из них. Несомненно, со дня на день я получу такое же письмо о зачислении в Кембридж, потому что я подала туда заявление, как и требовалось.
Я отправила портфолио своих проектов в Парсонс спонтанно. Наверное, я думала, что было бы неплохо получить отказ, который показал бы мне, что отец был прав, и моя мечта была лишь несбыточной иллюзией.
А затем я услышала, что меня
Это как сладкая пытка. Наверное, было бы лучше вообще ничего не знать. Это словно яркий, мерцающий приз, который находится прямо в пределах досягаемости… а затем его снова отбирают.
Я позволяю себе быть инфантильной и несчастной в течение этих пяти минут.
Затем я делаю глубокий вдох и беру себя в руки.
Мои родители все еще ждут меня в большом бальном зале отеля «Дрейк». Я должна буду улыбаться, поддерживать беседу и позволять им представлять меня важным людям. И я не могу сделать это с заплаканным, опухшим лицом.
Я вытираю лицо насухо, снова наношу немного блеска для губ и туши из сумочки.
Как раз в тот момент, когда я собираюсь потянуться к дверной ручке, открывается водительская дверь, и кто-то проскальзывает на переднее сиденье.
Это мужчина — огромный мужчина, практически великан. Широкоплечий, темноволосый и определенно не одетый в униформу, как Уилсон.
Прежде чем я успеваю произнести хоть слово, он вдавливает ногу в педаль газа и мчится прочь от бордюра.
2. Данте Галло
Охрана в «Дрейке» жесткая, благодаря всем напыщенным политикам, пришедшим на гала-вечеринку. Богатые люди воспользуются любым предлогом, чтобы устроить себе праздник. Банкеты по случаю награждения, сбор средств, благотворительные аукционы — все это просто повод для них публично похлопать друг друга по спине.
В La Mer, ресторане моего отца, подают ножки камчатского краба, алые креветки и устрицы в половинках раковин, которые создают гигантскую башню из морепродуктов в центре фуршета. Мы дешево заплатили за эту работу, потому что сегодня мы не будем получать прибыль от креветок.
Я подъезжаю на своем фургоне к служебным дверям и помогаю кухонному персоналу выгружать ящики с замороженными моллюсками. Один из охранников заглядывает на кухню, наблюдая, как мы вскрываем ящики.
— Как это вообще называется? — говорит он, с ужасом глядя на алых креветок.
— Это лучшие креветки, которые ты не можешь себе позволить, — говорю я ему, ухмыляясь.
— О, да? Сколько они стоят?
— Сто девятнадцать за фунт.
— Да ну нахер! — он недоверчиво качает головой. — За эту цену лучше вытащите мне из океана русалку в натуральную величину с сиськами четвертого размера.
Как только мы благополучно убрали все продукты во встроенный холодильник, я киваю Винни. Мы ставим последний ящик под тележку для обслуживания номеров.
Винни работает в «Дрейке», иногда посыльным, а иногда посудомойщиком. Его настоящая работа — обеспечивать гостей определенными вещами — такими, которые достать немного труднее, чем свежие полотенца и дополнительный лед.