Проклятое время (Недобрый час) (другой перевод)

Маркес Габриэль Гарсиа

– Ладно, – сказал алькальд. – У меня еще не было времени решить, что именно я сделаю и стоит ли мне делать что-нибудь вообще. Но что бы я ни решил, помни одно: ты в говне по самую макушку.

Сеньор Кармайкл стоял все с таким же отсутствующим видом. Одежда у него прилипла к телу, а лицо начало распухать, как у утопленника после трех суток пребывания в воде. Алькальд тщетно ждал хоть каких-то проявлений жизни.

– Так что, Кармайкл, ситуация должна быть тебе ясна: мы с тобой компаньоны.

Он сказал это серьезно, даже

драматично, но похоже было, что сеньор Кармайкл ничего не слышит. Бронированная дверь уже закрылась за алькальдом, а он все стоял перед столом, такой же опухший и печальный.

На улице, перед входом в участок, двое полицейских держали за руки мать Пепе Амадора. Казалось, все трое отдыхают. Женщина дышала спокойно, и глаза у нее были сухие, но когда в дверях появился алькальд, она издала хриплый вопль и начала вырываться с такой силой, что одному из полицейских не удалось ее удержать. Тогда другой ударил ее ключом, и она рухнули без сознания на землю.

Алькальд даже не взглянул на нее. Взяв с собой полицейского, он направился на угол, к кучке людей, наблюдавших эту сцену. Не обращаясь ни к кому в отдельности, он сказал:

– Говорю всем – если не хотите худшего, унесите ее домой.

Вместе с полицейским он миновал людей и пошел в суд. Там никого не было. Тогда он пошел к судье Аркадио домой и, без стука распахнув дверь, позвал:

– Судья!

Измученная беременностью жена судьи ответила из темноты:

– Он ушел.

Алькальд словно прирос к порогу.

– Куда?

– Куда, куда! К этим вонючим блядям!

Алькальд мигнул полицейскому, чтобы тот шел за ним. Не глядя на женщину, они прошли внутрь, перевернули спальню вверх дном и, убедившись окончательно, что никаких мужских вещей в ней нет, вернулись в гостиную.

– Когда он ушел? – спросил алькальд.

– Позавчера вечером, – ответила женщина.

Алькальд замолчал раздумывая.

– Выблядок! – неожиданно крикнул он вдруг. – Спрячься хоть на пятьдесят метров под землей, снова влезь в утробу своей бляди матери, мы тебя и оттуда достанем, живого или мертвого! У правительства длинные руки!

Женщина вздохнула.

– Ваши слова да Богу в уши, лейтенант.

Уже смеркалось. Полицейские держали на прицеле людей, все еще стоявших на углах улицы по обе стороны участка, но мать Пепе Амадора унесли, и казалось, что городок успокоился.

Алькальд прошел прямо в камеру, где лежал убитый, приказал принести брезент и надел на труп шапочку и очки. Полицейский помог ему завернуть тело Пепе Амадора в брезент, и алькальд стал разыскивать по всем помещениям куски веревок и проволоки. Набрав побольше и связав их одни с другими, он обмотал ими тело от шеи до щиколоток.

Когда он закончил, с него ручьями лил пот, но было видно, что он испытывает облегчение – как будто труп был тяжелой ношей, которую он теперь с себя сбросил.

Только после этого он включил в камере свет.

– Достань

лопату, заступ и фонарь, – приказал он полицейскому, – а потом позови Гонсалеса. Пойдете с ним на задний двор и выроете глубокую яму подальше, на задах – там суше.

Слова звучали так, словно он придумывал каждое, по мере того как его выговаривал.

– И зарубите себе на носу на всю оставшуюся жизнь, – добавил он, – этот парень не умирал.

Прошло два часа, а могилу все еще не выкопали. Алькальд увидел с балкона, что на улице нет никого, кроме прохаживающегося туда-сюда полицейского. Включив свет на лестнице, он повалился в шезлонг в самом темном углу большой комнаты и перестал слышать доносящиеся издалека редкие пронзительные крики выпи.

Его вернул к действительности голос падре Анхеля. Сперва алькальд услышал, как падре говорит с полицейским на улице, потом с кем-то, с кем пришел, и, наконец, узнал этот второй голос. Он оставался в шезлонге, пока не услышал их снова, теперь уже в участке, и не услышал первых шагов на лестнице. Тогда он левой рукой потянулся в темноте за карабином.

Увидев его на верхней площадке лестницы, падре Анхель остановился. Двумя ступенями ниже стоял в коротком белом накрахмаленном халате и с чемоданчиком в руке доктор Хиральдо. Доктор улыбнулся, и его острые зубы обнажились.

– Я разочарован, лейтенант, – весело сказал он. – Ждал целый день, что меня позовут делать вскрытие.

Падре Анхель посмотрел на него своими кроткими прозрачными глазами, а потом перевел взгляд на алькальда. Алькальд тоже заулыбался.

– Вскрывать некого, – сказал он, – поэтому вскрытия не будет.

– Мы хотим видеть Пепе Амадора, – сказал священник.

Алькальд опустил карабин дулом вниз и ответил, по-прежнему обращаясь к доктору Хиральдо:

– Я тоже хочу, но что поделаешь? – И уже без улыбки добавил: – Пепе Амадор сбежал.

Падре Анхель поднялся еще на одну ступеньку. Алькальд направил на него дуло карабина.

– Остановитесь, падре.

Врач тоже поднялся ступенькой выше.

– Слушайте, лейтенант, – все еще улыбаясь, сказал он, – у нас в городке сохранить что-нибудь в тайне невозможно. С четырех часов дня все знают: с этим мальчиком сделали то же, что дон Сабас делал с проданными ослами.

– Пепе Амадор сбежал, – повторил алькальд.

Он следил за доктором, и потому, когда падре Анхель, воздев к небу руки, поднялся на две ступеньки разом, это едва не застало его врасплох.

Он щелкнул затвором и застыл на месте, широко расставив ноги.

– Стой! – крикнул он.

Врач схватил священника за рукав. Падре Анхель зашелся кашлем.

– Давайте играть в открытую, лейтенант, – сказал врач. Впервые за долгое время голос его звучал жестко. – Это вскрытие должно быть сделано. Сейчас мы раскроем тайну сердечных приступов, которые происходят у заключенных в этой тюрьме.