Прокляты и убиты. Шедевр мировой литературы в одном томе
Шрифт:
– О, майн гот! Майн гот! (О, Боже мой! Боже мой!) – Вальтер кулаками сжал голову, отыскивая глазами Зигфрида, неподвижно сидевшего на замусоренном, растоптанном полу блиндажа, плюнул в его сторону и начал писать схему оборонительных сооружений высоты Сто, твердо уверенный в том, что полудохлые русские никогда ее не возьмут, несметно лягут возле высоты… Пусть, пусть лезут!… Когда же плацдарм будет очищен, он сам лично, сам, расстреляет, нет, задушит руками этого трусливого, подлого подонка,
Майор Зарубин, блуждавший карандашом по карте, что-то в ней резко отчеркнув, вышел из блиндажа, поискал глазами Боровикова:
– Товарищ лейтенант, – подчеркнуто официально сказал майор Зарубин. – Выполняйте мое приказание. Идите на берег, собирайте всех вольных стрелков, тащите сюда. Тех, кто будет вступать в пререкания или откажется идти, – повременив, громко, чтобы всем было слышно, – именем Родины расстреливайте на месте!
Лейтенант Боровиков ел глазами майора, слушая его приказание, но потух, услышав последние слова.
– Что вы, товарищ майор… Я не могу…
– Лейтенант Боровиков! – совсем уже громко, резко произнес майор Зарубин, еще больше побледнев, попытался выпрямиться. – Если вы не выполните боевого задания, я прикажу расстрелять вас как саботажника и пособника дезертирам. – Сказав это, майор широко и резко шагнул к шороховскому телефону и от боли, не иначе, ныром вошел в блиндаж, подшибленно сунулся на нары, где подхватил его Булдаков, а Финифатьев загородился руками, боясь, что майор упадет на него.
– Е-э-э-эсь! – Боровиков медленно поднял руку к виску. – Я постараюсь. Будет сделано, – вдогонку промямлил лейтенант.
Щусь сам взял трубку. Он уже по рассказам своего связиста знал обстановку на правом фланге плацдарма. Глуша ладонью в телефонной трубке грохот, крики, шум, коротко произнес, точнее прокричал, будто по рации:
– Мы продержимся… Продержимся до вечера. Но на большее нас не хватит. Помогайте. До встречи…
Вызвав через полковую связь полковника Сыроватко, а через него представителя авиации, майор Зарубин попросил нанести штурмовой удар по деревне Великие Криницы и по высоте Сто.
– А что там? Какие у вас разведданные? – спросил авиатор.
– Важные.
– Все-таки? Самолеты так просто не дают. Самолеты дороги, товарищ артиллерист.
– Я ничего не могу сказать вам по телефону. Сейчас к вам выйдут два автоматчика с картой. Вы сами убедитесь, что это очень важно, очень нужно для плацдарма. Сведения точные. Прошу вас верить мне! Ждите автоматчиков в штабе полковника Сыроватко.
На другом конце провода помолчали, и, наконец, авиатор сказал с легким вздохом:
– Хо-орошо! Сообщите время, когда планируете наносить удар, – уточнил он. Майор достал из брючного кармана
– Семнадцать ноль-ноль.
– Время в обрез, но постараемся.
– Постарайтесь. Прошу вас, сказал майор несвойственным ему, очень удивившим телефонистов тоном. Майор был единственный человек в округе, которого всерьез побаивался даже Шорохов, уважал, как может уважать «бугра» рядовой член подконвойной бригады.
Взявши трубку своего телефона, майор вызвал «Берег» и удивленно вскинул брови:
– Что со связью, Шестаков?
– Садится слышимость, товарищ майор. Капитану Одинцу да покойному Мансурову надо говорить спасибо за то, что еще работаем. – Две катушки трофейного провода с твердой изоляцией – для прокладки по дну реки – они сработали. Да две в запас сообразили – вот и живем пока. С нашим хиленьким проводком мы не продюжили бы и сутки, но трофейная нитка составлена из обрывков, на стыках намокла изоляция…
«Вот так… вот так воюем, так побеждаем, – раздраженно произнес про себя майор Зарубин, – третий год войны и каждый день натыкаешься на результат блистательной подготовки. И ничего нам не остается, как героически преодолевать трудности!»
– На сколько нас хватит?
– Думаю, на сутки, даст Бог, на полторы.
– Добро! – майор поскреб лицо, выпрямился. К телефону подошел командир дивизии. Коротко и четко доложив обстановку, Зарубин в ответ услышал зажатый связью голос:
– Либих, говоришь? С хозяйством? Хорошо-о-о-о! Старый знакомый. Он нас и мы его трепали под Ахтыркой. Ну, Бог даст, доколотим, – и, отвернушись, должно быть, к другому телефону, сдавленным голосом приказал: – Командиров тридцать девятой, сто шестой, шестьдесят пятой – на провод! А ты, значит, майор, скорректируй огонь своего полка и десятой бригадой высотку пригладь. Пригладь. Она у нас, голубушка, как больной зуб. Выдерните-ка, выдерните его! – Генерал, отвернувшись, кому-то снова бросил: – Сейчас, сейчас, пусть подождут. – И тихо, как бы один на один, спросил: – Ну, как ты?
– Дюжу, товарищ генерал. Что же делать-то? «Надо бы насчет связи… ну да потом, потом, после удара»… Генерал одышливо посопел в трубку:
– А Вяткин отдыхает. Нежится. Ну, я ему! Скоро, однако, Александр Васильевич, вам будет легче. Совсем скоро. Вот так и скажи своим; скоро, мол. Ну, пока, Александр Васильевич. За работу, как говорится.
Сыроватко, которого майор попросил передать дополнительно роту в штурмовую группу Щуся, чтобы она выдвинулась вплотную к высоте и сразу же по окончании бомбового удара и артобстрела атаковала, впал в сомнение: