Проклятые в раю

Коллинз Макс Аллан

— Откуда откланяться? — спросил я.

— Из одного небольшого дельца, которым я занимаюсь.

— Только не говорите, что опять впряглись в этот хомут, К. Д. Разве вы не отошли от дел? Снова за старое?

— Я знаю, что ты свел круг своего чтения до бульварных романов и рассказов о Шерлоке Холмсе, — несколько сухо произнес Дэрроу, — поэтому я предполагал, что ты пропустил сообщение в газетах... на Уолл-Стрит произошел небольшой инцидент, некоторое время назад.

Я фыркнул.

— Я слышал, что вы довольно сильно пострадали во время Краха. Но я думал, что сейчас вы пишете... И разве вас не рвут на части устроители лекций?

Он

тоже фыркнул в ответ, и у него это получилось выразительнее.

— Это так называемая депрессия сократила даже такие скудные источники доходов. Абсурдно публиковать автобиографию в такой век, когда только детективный роман имеет шанс стать бестселлером.

— За свою жизнь вы участвовали в невообразимом количестве детективных историй, К. Д.

— Мне неинтересно превращать факты своей жизни и работы в подобное популярное чтиво. — Он принялся намазывать новую булочку и смотрел на нее, а не на меня, но полуулыбка, начавшая прорезать глубокую борозду в его левой щеке, была обращена только ко мне. — В любом случае, сынок, кроме денег, в жизни есть и кое-что другое. Я надеялся, что к настоящему моменту ты это понял.

— Я давно понял, — сказал я и тоже взял булочку, — что для человека, который презирает капитализм, вы обладаете более чем восторженным преклонением перед долларом.

— Верно, — согласился он и снова откусил от намазанной маслом булочки. — Я как все люди... слаб. Порочен.

— Вы самая настоящая жертва своего окружения, К. Д., — сказал я, — не говоря уже о наследственности.

Он хохотнул:

— Ты знаешь, что мне нравится в тебе, сынок? Ты остроумен. Дерзок. И у тебя есть мозги. На то чтобы эти качества могли свести твои страдания до какого-то приемлемого уровня — в этом печальном существовании, которое так нас гнетет.

У К. Д. был самый унылый взгляд на жизнь, с которым мне приходилось сталкиваться.

— Тут дело совсем не в деньгах, — заверил он. Заговорщицки подмигнул. — Только не говори Руби, что я так сказал... я убедил ее, что единственной причиной, по которой я вырвался из спячки, в которую сам же и погрузился, является наше затруднительное финансовое положение.

— Так в чем же дело?

Он внушительно пожал плечами.

— В скуке. Бездельничать на словах — это одно, на практике — совсем другое. Четыре года, свободных от работы — звучит привлекательно. Но вообрази четыре года однообразия. Четыре года застоя. — Он испустил оглушительный вздох. — Я устал, сынок... устал от отдыха.

Я изучал его, словно ключевое вещественное доказательство на суде, который может повернуться в любую сторону.

— Если вы говорите о таких адвокатах, как Мэлоун и Донован, — заметил я, — то это «небольшое дельце», должно быть, весьма крупное.

Серые глаза сверкнули, он походил на огромного морщинистого карлика.

— Достаточно большое, чтобы вытеснить с первых страниц газет дело маленького Линдберга, которое ты расследуешь.

По спине у меня пробежал холодок, и совсем не от вентиляторов под потолком.

Наклонившись вперед, я проговорил:

— Шутите?.. Неужели дело Мэсси?

Полуулыбка сменилась полным, во весь рост оскалом. Он выглядел не так, как я помнил его с детства: верхняя вставная челюсть была намного лучше его настоящих зубов.

— Я никогда не был в Гонолулу, — объявил он так, будто мы обсуждали содержание брошюры

бюро путешествий, а не скандальное уголовное дело. — Никогда не был в той части Тихого океана. Говорят, она обладает особым очарованием.

Судя по тому, что я читал, в деле Мэсси не было ничего очаровательного. Талия Мэсси, жена морского лейтенанта, расквартированного в Перл-Харборе, была похищена и изнасилована, она указала на пятерых «туземцев» как на своих мучителей, мужчины были арестованы... но присяжные так и не пришли к единому мнению, предполагалось повторное слушание.

Мать Талии Мэсси, миссис Фортескью — она играла роль матроны в местном обществе, — вместе со своим зятем Томасом Мэсси устроила похищение одного из подозреваемых, надеясь заставить его признаться. Но, находясь у них «в заключении», он был убит, застрелен, и теперь миссис Фортескью, лейтенант Томас Мэсси и два матроса, которых они сговорили помочь в этом сомнительном предприятии, должны предстать перед судом по обвинению в убийстве. Похищение сына Линдберга действительно уже было вытеснено с первых страниц бульварных газет смесью секса, насилия и расовых столкновений, куда как нельзя лучше вписалось и дело Мэсси. Газеты Херста сообщили о том, что за год на Гавайях происходит до сорока изнасилований белых женщин, и нарисовали картину «плачевной» ситуации в «Тихоокеанском саду» Америки. Добропорядочные граждане всей страны всколыхнулись из-за рассказов о бандах туземных выродков, которые сидят в кустах и только и ждут момента, чтобы выскочить и наброситься на белую женщину. Передовицы призывали власти принять решительные меры, чтобы обуздать преступления на сексуальной почве. Заголовки кричали о «тигеле зла» и навесили на Гавайи ярлык «дремлющего вулкана расовой ненависти». В новостях из Вашингтона сообщалось о слушаниях в Конгрессе и о переговорах в Белом доме относительно судебного законодательства.

И великолепный случай для Кларенса Дэрроу не замедлил явиться.

Покачав головой, я сказал:

— Опять защищаете богатых, К. Д.? Стыдно.

От смешка его впалая грудь дрогнула.

— Твой отец разочаровался бы во мне.

— Он не возражал, когда вы представляли Леба и Леопольда.

— Разумеется, нет. Он тоже выступал против капитала.

«За одним исключением», — подумал я.

Его улыбка исчезла. Он пристально смотрел в запотевший стакан с водой, словно это было окно в прошлое.

— Твой отец так и не простил мне то, что, выступая от имени шахтеров, анархистов, негров и профсоюзных деятелей, я не гнушался клиентами... сомнительного свойства.

— Вы хотите сказать — гангстерами и взяточниками.

Он поднял бровь, вздохнул.

— Тяжелый человек, твой отец. Нравственный до предела. Никто не мог жить в точности по его стандартам. Даже он сам.

— Но дело Мэсси... Если то, что я о нем читал, недалеко от истины, вы, естественно, должны выступать за другую сторону.

Морщинистое лицо собралось складками.

— Не оскорбляй меня, сынок. Нет такого дела, в котором Кларенс Дэрроу выступил бы на стороне обвинения.

Но если и будет такое, то это дело Мэсси.

Я спросил:

— А как ваши друзья в Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения собираются...

— У меня есть друзья в организациях, — отрезал он, — но ни одна организация мне не друг.

— Сноб. Но разве эта миссис Фортескью... кажется, так ее зовут?

Дэрроу кивнул.