Проклятый
Шрифт:
— Я называю ее Ценовой Диетой. Могу есть все, что стоит выше семи долларов за фунт. Это учитывает красную икру, лососину, жареную утку и лучшие сорта говядины. Ведь на самом деле от дорогой еды меньше толстеешь, к тому же ее нельзя съесть много.
Мы немного поболтали об антиках и о торговле с туристами. Ведь, что ни говори, а мы оба руководили магазинами. Потом кельнер принес мой бифштекс. Мы открыли бутылку вина, марка Флери за 1977 год, и выпили за свое здоровье. Я переполовинил бифштекс, и мы съели его, почти не разговаривая в ходе еды.
— Наверно, ты думаешь, что я бесстыдница, раз ввалилась к тебе в номер? —
Я отложил салфетку и улыбнулся.
— Я как раз ждал, когда ты наконец это заявишь.
Она покраснела.
— В конце концов, должна была. Надо же дать тебе возможность, чтобы ты мог возразить, что в этом нет ничего дурного и что порядочная девушка может прийти одна в номер чужого мужчины и съесть у него половину ужина.
Я внимательно посмотрел на нее.
— Мне кажется, что если ты руководишь салоном, то ты уже достаточно взрослая, чтобы делать то, что тебе хочется и не объясняться в этом перед кем угодно.
Она подумала об этом, потом сказала тихим голосом:
— Спасибо.
Я выкатил столик кельнера в коридор, а потом вернулся и прилег на постель с руками за головой. Джилли же все торчала на ковре.
— Знаешь что, — сказал я. — Я никогда не понимал, как бывает, что встречаются два человека и тут же чувствуют друг к другу симпатию, немедленно готовы близко познакомиться. Мне кажется, что то, что самое важное, решается почти молниеносно, без всяких дискуссий, а все более поздние дискуссии — это только лавирование со спущенными парусами.
— Ну, ну, а ты действительно морской волк, — заметила Джилли.
— Это потому, что я здесь живу. У меня еще нет морской соли в крови, но я уже начал добавлять ее в салат.
Джилли посмотрела на меня. Ее губы были слегка приоткрыты, а в глазах было мечтательное, эротическое выражение, которого я не видел ни у одной женщины со времени, когда познакомился с Джейн.
— Может, погасить свет? — тихо спросила она.
Я вынул руку и выключил лампу у постели. Теперь комнату освещал только свет от телевизора, на фоне которого четко вырисовывалась фигура Джилли. Медленно, осторожно, она расстегнула манжеты блузки, потом отстегнула кружевное жабо и стянула блузку через голову. У нее были крепкие плечи и груди, еще большие, чем я думал, мягко отдыхающие на подносе кружевного бюстгальтера ручной работы. Она дернула за замок юбки и спустила ее на пол. Она носила темно-серые нейлоновые чулки и черный пояс с подвязками, но ничего больше; в свете, падающем от телевизора, я видел путаницу волос на ее лоне.
Она расстегнула бюстгальтер, и освобожденные груди с большими сосками слегка заколебались. Я протянул к ней руки.
— Я особа, которую нелегко удовлетворить, — хрипло промурлыкала она.
— Потому, между прочим, я избегаю связей с мужчинами. Мне нужно очень много и я много требую, как в эмоциональном, так и в сексуальном смысле.
— Дам тебе все, на что способен, — сказал я. — Если этого будет достаточно.
Я сел, стащил рубашку, носки, брюки и шорты. Джилли легла рядом со мной, все еще в чулках и поясе с подвязками. Я Чувствовал мягкость ее волос на плече, упругую тяжесть ее грудей на моей груди и теплую гладкость нейлона, трущегося о мои бедра.
Мы поцеловались, сначала несмело, потом с возрастающей страстью. Ее пальцы погрузились в мои волосы, гладили плечи, касались бедер. Я ласкал ее пышные груди,
Я вошел в нее. Она была горячей, влажной и стонала при каждом толчке. Мне казалось, что моя голова лопается, но этот взрыв длился без конца. Джилли обвила меня ногами, чтобы я мог входить еще глубже, впилась ногтями в мою спину и глубоко укусила меня за плечо.
— О боже, глубже, милый, еще глубже! — молила она. Я обнял ее бедра и вошел в нее изо всех сил, так, что она начала стонать, кричать и мотать головой по подушке.
Я чувствовал первые судороги оргазма, нарастающие в ее упругом теле, предсказывающие близкое землетрясение. Она выговаривала какие-то слова, которых я не мог понять, тонким, задыхающимся голосом, как будто одновременно молила и проклинала. Ее глаза были плотно прикрыты, на лице вырисовывалось напряжение. Ее пышные груди порозовели, а соски были стоячими и твердыми.
Именно тогда, на самом краю оргазма, я открыл глаза, посмотрел на нее и замер. На лицо Джилли было наложено другое лицо, как будто светящаяся холодная маска: лицо Джейн, неподвижное, с впавшими глазами, мигающее угрожающим электрическим блеском. На одну ужасную секунду я не знал, в ком я нахожусь, в Джилли или в Джейн, или у меня вообще галлюцинация.
Джилли заморгала, и ее открытые глаза, полные удивления и страха, выглянули сквозь темные ямы в наэлектризованной маске лица Джейн.
— Джон, милый, что творится? Джон!
Я открыл рот, но не мог выдавить ни слова. Глаза Джилли придали видимость жизни посмертной маске Джейн. Это было наиболее ужасное зрелище в моей жизни. Лицо Джейн напоминало нарисованный портрет с живыми глазами. И она была так холодна. И так невозмутима. Так неподвижна. И так обвиняюща.
— Джон, я замерзаю. Джон!…
Раздался ужасный гул и треск. Все окна в номере как будто взорвались. Сильный сквозняк дернул по сторонам занавески. В воздухе было густо от блестящих, вращающихся, острых, как бритва, обломков стекла. Я сжался, всем телом прикрывая Джилли, несмотря на это, морозное дуновение достигло меня и сыпануло дождем осколков на мою спину, бедра и ягодицы. Постель была порезана на куски, на продырявленных подушках пух вздымался как снег.
Я ждал с закрытыми глазами, пока не утих лязг падающего стекла. Холодный мартовский ветер влетел через окна и трепал страницы журнала, который я оставил лежать на телевизоре. Я посмотрел на Джилли. Она снова была собой, не Джейн или кто-то еще, хотя ее лицо было бледно от страха, и сбоку на лбу появилась небольшая ранка.
— Вылезай из-под меня, — прошептал я. — Внимательно, вся постель в стекле. У меня куча осколков на спине. Наверняка нет ничего серьезного, но я не могу пошевелиться, пока их не вынешь.