Проклятый
Шрифт:
Я посмотрел на другую сторону площади. На тротуаре напротив, среди толпы туристов и зевак, я заметил красивую темноволосую девушку в короткой дубленке и обтягивающих джинсах, прижимавшую к упругой груди стопку учебников. Через секунду она исчезла. Я почувствовал удивительную боль в сердце, ведь девушка так была похожа на Джейн. Но, наверно, много таких хорошеньких девушек. Все-таки я решительно страдал синдромом Розена.
— Здесь я должна свернуть, — сказала старуха. — С вами необычайно мило беседовать. Люди редко слушают, что им говорят, так, как все-таки слушали вы.
Я искренне
— Наверно, вы хотите знать, как меня зовут, — добавила она. Я не был уверен, было ли это вопросом, но кивнул головой, что могло значить как подтверждение, так и отсутствие интересов.
— Мерси Льюис, — заявила она. — Не забудьте, Мерси Льюис.
— Ну что ж, Мерси, следите за собой.
— Вы тоже, — сказала она, а потом ушла удивительно быстрым шагом. Вскоре я потерял ее из вида.
По какой-то причине мне вспомнился отрывок из «Оды к меланхолии», который Джейн часто цитировала:
С Красной — но тленно — она живет; С Веселостью, прижавшей на прощанье Персты к устам; и с Радостью, чем мед Едва пригубишь — и найдешь страданье…
[Д. Китс Ода Меланхолии, перевод Ивана Лихачева.
Написана в мае 1819 года.]
Я поднял опять воротник плаща, засунул руки глубоко в карманы и направился что-то перекусить.
4
Я в одиночестве съел сандвич с говядиной и луком в баре Рада, находящемся в старом здании Лондо Кофе Хаус на Централ Стрит. Рядом со мной негр в новехоньком плаще барберри непрерывно насвистывал сквозь зубы песенку. Молодая темноволосая секретарша наблюдала за мной в зеркале, не мигая глазами. У нее было удивительное, бледное лицо, как на картинах прерафаэлитов. Я чувствовал себя измученным и очень одиноким.
Около двух часов дня я доплелся под хмурым небом на площадь Холкок, в Зал Аукционов Эндикотта, где происходила полугодовая продажа старых маринистических гравюр и картин. В каталоге было упомянуто три важных пункта, между прочими, масляную картину Шоу, представлявшую корабль «Джон» из Дерби, но я сомневался, смогу ли я себе позволить купить ее. Я искал товары для лавки сувениров: офорты, гравюры и карты. Я мог бы себе позволить купить одну или две акварели, оправить их в позолоченные или ореховые рамы и продать с прибылью в 900%. Была и одна картина неизвестного художника под названием: «Вид западного побережья Грейнитхед, конец XVII века», которая достаточна меня заинтересовала хотя бы потому, что она представляла полуостров, на котором я жил.
Аукционный зал был огромным, холодным и викторианским. Косые лучи зимнего солнца падали в него через ряд высоких, как в соборе, окон. Большая часть покупателей сидела в плащах, а перед началом аукциона раздавалось хоровое покашливание, хлюпанье носом и шорох обуви о паркет. Появилась едва дюжина покупателей, что было явно необычным для аукционов у Эндикотта. Я даже не заметил никого из Музея Пибоди. Сам аукцион также был вялым; Шоу был продан еле за 18500 долларов, а редкая гравюра в резной костяной раме — за 750 долларов. Я надеялся, что это не значило, что пришел упадок в торговле маринистическими антиками. Ко всему прочему, мне только не хватало, чтобы я к концу года обанкротился.
Когда
— Дает ли кто-нибудь пятьдесят долларов? — провещал аукционист, заткнув большие пальцы рук за лацканы элегантного серого жилета, украшенного цепочкой от часов.
Я задвигал носом, как кролик, в знак подтверждения.
— Кто дает больше? Смело, джентльмены, Эта картина является частью истории. Побережье Грейнитхед в 1690 году. Настоящий раритет.
Желающих не было. Аукционист демонстративно вздохнул, ударил молоточком и заявил:
— Продано мистеру Трентону за 50 долларов. Следующий.
Меня не интересовало ничего больше на аукционе, поэтому я вылез из кресла и пошел в упаковочную. Сегодня в ней царствовала миссис Донахью, ирландка материнского вида, в полукруглых очках, с морковными волосами и великолепнейшим, самым большим задом, который я только видел в жизни, и один вид которого вызывал вполне определенные ощущения в штанах. Она взяла у меня картину, потянулась за бумагой для упаковки и веревкой, после чего взревела басом к своему помощнику:
— Дамьен, ножницы!
— Как здоровье, миссис Донахью? — с дрожью возбуждения в голосе выдавил я.
— Еле живу, — ответила она. — Болят ноги и давление не в порядке. Но мне так неприятно из-за вашей жены, мистер Трентон. Я даже расплакалась, как только услышала об этом. Такая красивая девушка, Джейн Бедфорд. Я знала ее, еще когда она под стол пешком ходила.
— Благодарю вас, — я кивнул головой.
— Значит, это и есть вид залива Салем? — спросила она, поднимая картину.
— Грейнитхед, точно к северу от Аллеи Квакеров. Видите этот холм? Теперь там стоит мой дом.
— Ага. А что это за корабль?
— Корабль?
— Здесь, у другого берега. Наверно же это корабль, не правда ли?
— Я поглядел на картину. Я не заметил этого раньше, но миссис Донахью была права. С другой стороны залива стоял парусник при полном рангоуте, нарисованный в таких темных красках, что я принял его за кучу кустов на берегу.
— Ну, не хочу вмешиваться в ваши дела, — сказала миссис Донахью, но знаю, что вы торгуете этими древностями с недавнего времени, а теперь вы потеряли любимую жену… На вашем месте я бы послушала доброго совета и постаралась проверить, что это за корабль.
— Вы думаете, что стоит? — заикнулся я. У меня не было претензий на то, что она давала мне советы. Хороший совет всегда пригодится, пусть даже он и исходит от Медузы Горгоны, хоть и с великолепным задом, упаковывающей картины.
— Ну, никогда ничего не известно, — заявила она. — Когда-то мистер Брейсноус купил здесь картину, на которой французские корабли, выплывающие из залива Салем, а когда он проверил названия этих кораблей, то открыл, что он владеет единственным изображением «Великого Турка», которое сохранилось до наших дней. Он продал эту картину Музею Пибоди за 55600 долларов.