Прокурор Никола
Шрифт:
– Ты, батя, сам-то откуда все знаешь? – Донат пытливо заглянул в глаза отцу. – Тебе ж тогда еще меньше, чем мне сейчас было?
– Игнатий Яковлевич рассказывал. Он меня за сына почитал. И в поездки на все раскопки городищ всегда брал. А там ночью-то чего делать? Вот истории его и слушали у костра. К утру, бывало, только и расходились. С ним столько всякого случалось!..
– Я тоже в археологи пойду.
– Вот те на! Чего это враз?
– Я давно решил.
– Это с чего бы?
– Ты Игнашку-то в честь Игнатия Яковлевича назвал? – вместо ответа спросил
– Игнашку-то? – Мисюрь зыркнул глазами на сына. – А что? Завидуешь?
– А меня почему Донатом?
– Не нравится?
– Церковное имя придумал. Пацаны вон попами да жидами нас кличут.
– Русские мы. А Игнатий Яковлевич-то первое образование духовное имел. В Киеве академию закончил. Богослов он.
– А как же?..
– Что?
– Клады все эти?.. Раскопки, тайники?..
– После академии ему на выбор два места для службы предложили. Америку и Палестину. Он выбрал Восток. Познать хотел историю Спасителя нашего, Иисуса Христа. Увидеть, руками пощупать.
– Не верил, что ли?
– Верующий он. Только до всего хотел сам докопаться. Искал следы Господа нашего на земле. Дела его, в материю облаченные. Считал, что должны они сохраниться. Вот в Палестине его и заинтересовали древние подземные сооружения. С тех пор и заразился страстью познать истину Божью.
– Интересно все это! Дух захватывает! – Донат аж засиял весь, засверкал глазами на отца.
– Страшные это тайны подземные, – мрачно произнес Мисюрь и уставился в пол, где распласталось безмолвное тело монаха. – Жизнью за них всегда несметное число людей расплачивалось…
Донат вздрогнул, вжался в холодную каменную стену, потух глазами, прошептал:
– За что его, отец?
Мисюрь опустил голову, выдохнул:
– Жив, значит, тот бандюга! Больше некому. Только вот как они нас нашли? Сорок лет прошло… Я надеялся, забудут…
А между тем, погожим поздним утром…
Кто-то щекотливый и настырный горячим языком облизывал ей голые пятки, чмокая и повизгивая от удовольствия.
– Бим! – вскрикнула Майя, просыпаясь и поджимая ноги под покрывало. – Безобразник! Как ты меня напугал!
Она вскочила на ноги, едва не перевернув палатку, в которой спала; щенок залаял и запрыгал вокруг нее, сумасшедший от счастья.
– Майя! – донесся от домика голос матери. – Завтракать!
– Я сейчас. Только искупаюсь, – отозвалась она, набрасывая на плечи халат и разыскивая полотенце. – Этот проказник всю меня обслюнявил.
– Поспеши. Собираемся к столу, – Анна Константиновна прошла мимо палатки к берегу. – Мне рыбачков неугомонных собирать.
– Несносный щенок! – смеясь, отмахивалась Майя полотенцем от расшалившегося пса. – Он еще и кусается!
– Не ругай Бимку. Бабушка послала его тебя будить. Припозднились вчера у костра?
– Я и без него бы поднялась, – запрыгала Майя к речке. – Ишь, будильник нашелся!
Лохматый хлопотун с лаем понесся вслед, хватая развевающиеся на девушке полы халата, и замер только у плескавшейся волны. Хлебнув с разбега остужающих брызг из-под ног хозяйки,
– Папка! – позвала отца Майя, заплыв чуть ли не к середине речки. – Давайте ко мне с Николаем Трофимовичем! Бросайте удочки! Вода теплющая!
Игорушкин и неразлучный его заместитель похаживали в тени дерева у воткнутых в берег длинных удилищ с неподвижными загрустившими поплавками. Оба были в видавших виды обвислых соломенных шляпах, темных куртках на голое тело, трусах и резиновых по колено безразмерных сапогах. Униформу эту, несомненно, с известной картины Перова, подобрал им непререкаемый авторитет и спец по рыболовной части Михал Палыч. С его слов, при другой одежке ни о каком клеве и помышлять не стоило. Впрочем, судя по удрученному виду обоих рыболовов, сегодня тоже был не их день: на кукане у дерева лениво плескалась в воде чахлая тарашка, прячась со стыда.
– Папка! Плывите ко мне! – надрывалась Майя, несмотря на протестующие знаки отца, подплывая ближе, шумом и криком отпугивая его последние надежды на рыбацкое счастье.
– И то дело, Петрович, – быстро стянув с себя шляпу, сбросив куртку и сапоги, рванулся к воде Тешиев. – Хватит без толку спины гнуть. Я уже спарился совсем.
– Коля! – замахал ему вслед удилищем с пустым крючком Игорушкин. – Наживи мне червячка. Опять сожрали «пожарники» [7] .
– Банки на них не хватит! – не останавливаясь, отозвался Тешиев. – Червей на завтра поберечь надо.
7
«Пожарник» (разг.) – мелкий окунь.
– Наживи, Коля! И сигай себе с Богом.
– Не могу, Николай Петрович, – Тешиев бултыхнулся в речку, вынырнул и теперь блаженствовал лежа на спине, выпуская изо рта вверх веселые фонтанчики воды, словно кит. – Анна Константиновна вон кушать звать пришла, а мы и не купались.
– Не заслужили мы кормежки, Аннушка, – смущенно улыбнулся муж. – Рыба без уважения пошла. Вчерась еще клевала, а сегодня как отрезало.
– Лето жарит, – подплыл ближе Тешиев. – Борису Васильевичу следовало пораньше приезжать. Весной. Какой теперь клев? В мае бы, вот тогда – да!
– Раньше и вода мокрее была, – съязвил Игорушкин, сматывая с сожалением удочку. – Оправдывайся теперь. Вы что мне с Михаилом обещали?
– Что?
– Забыл?
– Рыбу-то? Вон ее сколько! – Тешиев закатил глаза, вылезая на берег, ступил в траву и запрыгал на одной ноге, склонив голову на бок. – Вода в ухо попала!
– Так тебе и надо, – буркнул Игорушкин, отворачиваясь от него. – Обещалкины!
– Вчерась же уху хлебали! Котел не доели.
– Рыба, она на крючке должна быть, – Игорушкин покачал головой. – Сердце рыбака радовать. Страсть разжигать. А в котле – это уже кулинария.