Пролог (часть 1)
Шрифт:
Это произошло в секунду. Я только увидел бешеные глаза под небесно-голубой каской.
— Что вы делаете?! Он — пресса! Он — пресса! — закричала какая-то женщина в подъезде отеля, где стояли корреспонденты.
Полицейский взглянул в сторону голоса невидящими глазами. Сделал туда шаг. Потом передумал, выругался грязно и убежал догонять своих.
— Сволочь! — сказал Чак и поднял изуродованный аппарат. — Эта плёнка пропала. Сволочь!
Как кули, одного за другим тащили полицейские ребят к машинам. Тащили и продолжали бить. Ребята не сопротивлялись. Я не видел ни одного, кто оказал бы сопротивление. Это были безжизненные, иногда
Послышались звуки разрывов. И тотчас я ощутил резь в глазах и в носу. Слезоточивый газ. Полицейские бросали гранаты в толпу, которая стояла по бокам отеля. Гранаты разрывались, как хлопушки. С вспышками пламени. Синий дым клубами плыл над толпой.
Именно этот дым, достигший верхних этажей отеля «Конрад Хилтон», и заставил прослезиться Хюберта Хэмфри.
Толпа, которая собралась в боковой улице, кричала:
— Палачи! Мир смотрит. Весь мир смотрит. Палачи! Гестапо! Гестапо!
Копы, ловко перестроившись, без паузы бросились в сторону толпы на боковой улице. На подмогу полицейским бежали новые отряды. Бежали строем, квадратами, тяжело стуча башмаками по мостовой. Видимо, кто-то очень точно руководил действиями полиции. Кто-то наблюдал за полем боя, подавал команду по радио.
Били молодого священника. Полицейский, скрутив ему одну руку за спину, толкал его к полицейской машине, а свободной, правой, бил по голове палкой. Белый воротничок священника был в крови. Одной рукой он пытался закрывать голову, полицейский бил по пальцам.
Потерявших сознание копы не тащили к машине, бросали. И скоро на площади перед отелем лежало не меньше десятка фигур. К ним пытались подбегать люди в белых халатах. Это были врачи-добровольцы, приехавшие на место «мирной» демонстрации.
— Прочь! — кричали полицейские. — Прочь! — И отталкивали врачей, как хоккеисты, всем телом.
Я закрыл нос и рот носовым платком, не помогало. Резь в глазах трудно было терпеть. Пробившись вдоль полицейских перил, я вошёл в подъезд отеля.
Сквозь стеклянную дверь на улицу расширенными глазами смотрели женщины в длинных платьях. Одна сказала:
— Уйдём отсюда. Меня тошнит.
В вестибюле все было как обычно. Спокойно и уютно. Кто-то вел по ковру предвыборную обезьянку, одетую грумом. На груди у обезьяны было написано имя кандидата. Из бара, огромное окно которого выходило как раз на то место, где полиция продолжала избиение, неслись звуки джаза. Работал цветной телевизор. Шли передачи из Международного Амфитеатра:
В вестибюль вошёл человек в белом халате. Лоб его был рассечён, текла кровь. Он остановился посреди холла и, ни к кому не обращаясь, сказал:
— Они отобрали у меня аптечку…
Когда я снова вышел на улицу, там уже все было кончено. Перед отелем стояли снова аккуратными каре полицейские в голубых рубашках. Шли роты солдат. Мостовая была пуста. Под ногами у себя я увидел фанерный плакат: «1968 год — год неспокойного солнца. Всё может случиться…» В углу на белой фанере темнело пятно крови.
На другой день стало известно, что пятьдесят ребят и девушек, участвовавших в демонстрации за мир, получили серьёзные телесные повреждения.
Мэр города Чикаго Ричард Дэйли сказал, что беспорядки были инспирированы коммунистами, а полиция Чикаго — лучшая полиция в Соединенных Штатах.
Телетайпистка, работавшая в здании «Хилтона» и пораженная тем, что увидела на улице, послала
Телеграмма была получена на скотобойне. Её показали Ричарду Дэйли.
— Всё это штучки людей Маккарти, — сказал он, не шевеля губами.
Ричард Дэйли. Он грузен. Одутловатое неподвижное лицо. Настолько неподвижное, что, когда говорит, даже губы не шевелятся. Так разговаривают чревовещатели на эстраде. Но глаза быстрые и умные. И сам он лёгок на подъем, спор в ходьбе. Ему пришлось много двигаться на конвенте.
Он один из влиятельнейших боссов партии. Один из тех, кого называют «кингмейкерами». Он решал, за кого будут поданы голоса штата Иллинойс. В его руках не менее ста тысяч голосов для выборов — люди, прямо или косвенно зависящие от муниципалитета, — от негра-уборщика в муниципальном госпитале до городского инспектора по электричеству плюс взрослые члены их семей. Он был хозяином конвента. Не только хозяином, который принимает гостей, но и хозяином, который управляет гостями.
Его не было в президиуме. Большую часть времени он находился в зале, среди делегатов. Но председатель и многие люди в президиуме не отрываясь глядели на него. Во время массового физкультурного представления на стадионе, где-то на вышке, среди прожекторов, незаметный для публики, обязательно стоит человек, который управляет всеми движениями физкультурников. Его можно обнаружить лишь по взглядам участников физкультурного действа. Дэйли на конвенте был таким человеком.
Если мэр хватал себя рукой за горло — председатель съезда, щуплый старик с сорванным голосом и великолепным знанием процедурных процессов, понимал, что надо «задавить» неугодного оратора.
Если часть делегатов громко выражала свое недовольство ведением конвента или возмущалась расправами дэйлиевской полиции над демонстрантами, прессой и делегатами, Дэйли делал несколько движений правой рукой — будто играл на тромбоне. И сразу в действие вступал большой оркестр, сидевший перед трибуной. Он заглушал крики несогласных жизнерадостным галопом «Снова настали счастливые денечки».
Если же мэр поднимал руки над головой и соединял ладони в пожатии, в президиуме знали, что он одобряет деятельность председателя — пусть продолжает в том же духе.
На партийном съезде он вёл себя точно так же, как в чикагском муниципалитете, где микрофоны выходят из строя каждый раз, как слово получает человек, не разделяющий мнение отца города.
После уличных зверских расправ полиции над мирными демонстрациями и прессой люди мэра опасались, что в последний день работы конвента часть делегатов и гостей — противники нынешней администрации — может устроить демонстрацию протеста в самом зале конвента. Поэтому, когда началось последнее заседание, в ложах для гостей появилось несколько тысяч служащих чикагского муниципалитета. Каждый из них имел при себе отпечатанный типографским способом плакат: «Мы любим Дэйли» — и, конечно, собственную глотку. И тем и другим неожиданные «гости» съезда пользовались по команде Дэйли. Знак рукой — и муниципалитетчики принимались орать, петь и потрясать «знаками любви» к Дэйли. Корреспондент журнала «Ньюсуик» спросил одного из них, чем объяснить такую любовь к отцу города. Тот ответил: «Он платит мне жалованье».