Пролог
Шрифт:
29. В эти четыре дня прошел, вероятно, больше сорока верст, сыграл, без сомнения, больше сорока партий в шахматы, прочитал больше сорока глупых статей в журналах и написал меньше четырех страниц статьи, которая не будет отличаться живостью, если вся будет похожа на эти страницы.
30. Утро началось рассветом; потом взошло солнце. — я не видел, этого, но думаю, что было так. Прошедши по небу как следует, солнце закатилось; после того стало смеркаться; после того наступила ночь; это положительные факты, я был очевидцем.
31. Развязка вчерашнего ряда достопримечательных событий: в привычное время захотелось мне спать; я лег и заснул. Проснувшись
Август
1. Действительно, глупею очень успешно.
2. Ездил с Виктором Львовичем и Надеждой Викторовной к Власовым. — Власова сказала мне, что не может довольно нарадоваться на то, какой добрый и внимательный отец Виктор Львович. Это правда: со времени отъезда Шины Константиновны он почти не расстается с дочерью. — «Я вполне уважала бы его, если бы не связь его с Дедюхиной». — Эта связь роняет его и в моих глазах; но он держит себя лучше прежнего. Вот уже с неделю или больше Дедюхина не показывается к нам и не присылает мужа за Виктором Львовичем. — «Не может быть!» — Так. — «Неужели так?» — Так. Вероятно, он запретил ей делать скандал. — «О, если бы так! Я почти простила бы ему! Пусть Дедюхина грабит его — это не такая важная потеря для детей, как то, что она своим нахальством унижала его в глазах Надежды Викторовны!» — Вы думаете, что Надежда Викторовна понимала ее отношения к нему? — «Не знаю, Владимир Алексеич; это очень трудно сказать. Наглость этой госпожи была так велика, что я думала, невозможно, чтобы Надина не понимала. Но кажется, нет» — И я думаю, что Надежда Викторовна не понимала: ее мысли так далеки от всего подобного, что ей трудно понимать что-нибудь дурное.
3. Болтовня и дельные разговоры с Мери, — шахматы и прогрессивная болтовня с Виктором Львовичем. — тут же перекинемся словом, другим с Надеждою Викторовною. — читаешь, гуляешь. — между этих дельных занятий прибавить к начатой статье два, три десятка строк: чем же это не жизнь, достойная человека?
4. Но в самом деле, странно то, что нет недостатка в охоте работать, а работа идет вяло.
5. Получил записку — от Дедюхиной! — Она просит меня к себе! — Что за притча? — Виктор Львович уехал кататься с Надеждой Викторовною. Надобно ждать, пока приедет. — нельзя отвечать, не зная, в чем дело: может быть, и надобно поехать. А гораздо менее неприятности было бы перепачкаться в навозе. — Велел сказать, что пришлю ответ после обеда, если не приеду сам.
Не отказал ли он ей от должности? — Это одно объясняло бы ее записку: она приписывала бы разрыв моему влиянию. — и рассудила бы, что надобно дать мне взятку. — Но нет, не верится, чтоб у него достало силы оторваться от этой красивой и наглой женщины.
Достало. Разрыв; полный, безвозвратный. Совестливости дала ему силу.
Он чрезвычайно совестлив, это я знал. Но он удивил меня тем, как стыдился во время нашего разговора об этом. Другой думал бы, что ему уж и нечего стыдиться, когда он превозмог свою слабость. Кто, победив пошлую страсть, продолжает стыдиться за прошлое, тот принуждает своею скромностью прощать ему это прошлое.
— Взгляните, Виктор Львович, и скажите, зачем я понадобился Зинаиде Никаноровне Дедюхиной?
Он страшно смутился; торопливо пробежал записку. — прочел ее во второй раз, медленно. Несколько времени молчал.
— Я написал ей, что наши отношения не могут продолжаться. — вы знаете почему.
— Я очень рад за Надежду Викторовну. Вы хороший отец, Виктор Львович.
Он опять довольно долго молчал.
— Хороший, говорите вы? — Не знаю… Но я люблю Наденьку.
После того он стал говорить легче, смелее. — Дедюхина писала ему. Он перестал принимать письма. Она подсылала шпионов, шпионок разузнавать от нашей прислуги о причине разрыва. Вероятно, она узнала теперь все, что ей нужно —
— Проще сказать, Виктор Львович, она хочет подкупить меня.
— Да, да! Это так! — подхватил он. — Она думает подкупить вас! Но прошу вас, поезжайте к ней: разговор с вами скорее всего может убедить ее, ей надобно оставить меня в покое, что я не поддамся никаким ее хлопотам, не хочу и не могу поддаться!
Это показалось мне справедливым. Я сказал, что поеду.
Час ночи. Благородная, великодушная девушка, девушка с бестрепетною душою, но подружившаяся с человеком, недостойным ее отважной самоотверженности. Я был непростительно беспечен. — В нашем доме все знают меня за честного человека; правда, но неизвинительно мне было не думать о том, что не все кругом нас могут или захотят руководиться мнением живущих с нами. Чем благороднее и отважнее девушка, тем заботливее должно оберегать ее от злословия. Я не помнил этой обязанности.
Она помнила о посторонних. Она знала, как думают они о наших отношениях. Она давно предсказала мне то, что я услышал теперь. Когда был этот разговор? Еще 27 числа. — «Вы разлюбите меня, Владимир Алексеич». Я не понял тогда, я перетолковал тогда эти слова нелепым образом. Теперь они ясны. Она не хотела сказать яснее, Потому что бесстрашно решила отдавать себя на жертву злословию, лишь бы не отнимать у меня и у себя чистого наслаждения нашею дружбою. — не отдалять меня от себя, пока я сам не пойму, что должен отдалиться от нее. Она хотела, чтоб я не понял ее тогда, но чтобы сказаны были слова, на которые могла бы она сослаться, когда я скажу ей: «Отдалимся друг от друга».
– я знаю ее, я знаю, какой ответ она даст мне. «Это не новость для меня, Владимир Алексеич; вспомните — я предсказала, что вы услышите. — если я теперь отвечаю вам, что не надобно изменять наших отношений, это не порыв экзальтации, это давнишнее, хладнокровное мое мнение. Вспомните, я говорила тогда: „Вы разлюбите меня, а я не разлюблю вас“. — Вы разлюбите меня, — это значит: вы захотите отдалиться от меня. — А я не разлюблю вас — это значило тогда, и теперь значит: я не считаю нужным, чтобы отдалялись от меня. Останемся близки по-прежнему». Я знаю, она скажет мне это. Добрая, нежная, бесстрашная! — Как я люблю ее за это!
И когда она увидела, что пришло мне время услышать, как думают о нас, и решить, что я должен отдалиться от нее, с каким безграничным доверием она захотела показать мне всю нежность своей дружбы! С каким великодушием она решилась приласкать меня на прощанье, чтобы обратить прощанье в залог продолжения нашей близости, чтобы силою ласки крепче прежнего приковать нас друг к другу, чтоб у меня недостало воли оторваться от нее!
Но нет, мы простились — не с нашим чувством: с ним нам нет надобности прощаться. — но с нашими прежними отношениями.
Иван Антоныч вошел ко мне сказать, что лошади готовы; я взял фуражку; — вошла Мери.
— Я хочу сказать вам несколько слов, Владимир Алексеич. Дядя, вы уйдите: это секрет.
— Ох ты, шутница, секретница! — сказал добряк, лукаво покачав головою, и ушел, довольный тем, что и он умеет подшутить. Но я видел, что она печальна.
— Вы говорили поутру, что не хотите ехать к Дедюхиной. — а теперь, дядя сказал мне, вы едете к ней?
— Да, Марья Дмитриевна; а не хотелось бы.
— Не хотелось бы и мне, чтоб вы ехали. — грустно, грустно мне, Владимир Алексеич… Но раньше или позже вы должны были узнать то, что услышите от нее… Помните, я будто шуткою сказала вам, что боюсь, вы разлюбите меня? Это время пришло: вы вернетесь уже разлюбивши меня. Но я хочу. — она взяла меня за руку, улыбаясь грустно. — Я хочу, чтобы вы узнали прежде, как нежна моя привязанность к вам, как опечалит меня, когда вы разлюбите меня. — и может быть, это отнимет у вас силу разлюбить меня, — ее голос перерывался: — Я обниму вас на прощанье, мой добрый друг, и пусть оно не будет прощаньем! — Она тихо обняла и поцеловала. — Но обнимите ж и вы меня, пока я еще так же мила вам, как вы мне.