Промах гражданина Лошакова
Шрифт:
Надо сказать, что эта пуля была умней других, интеллигентней. Она понимала, что вонзаться в грудь беззащитного Васи нехорошо, подло, безнравственно, в конце концов. Она хотела немного изменить направление, да сделать это было очень трудно.
«Пороховые газы толкают, чтоб им пусто было, – думала пуля, летя. – Вася, Васенька, увильни. Ну хоть на пару сантиметров».
И Вася почувствовал её немой призыв, дёрнулся в сторону и потерял сознание, а пуля пробила его пиджак и вонзилась в груду брюквы. Как потом
Вася дёрнулся и затих.
– Этот готов, – сказал Пахан, схватил совковую лопату и завалил Васю брюквою.
Муть, великая муть навалилась на Васю. Брюква погребла его тело, великая муть окутала душу. И тяжко стало его душе. Она металась, раздваивалась и не знала, как дальше быть. И особенно отчего-то тяжело было этой душе, что перед нею в будущем только два пути: или работать трактористом, или идти в милицию. Где же третий настоящий, истинный путь? Ну, не под этой же тяжёлой и грязной брюквой?!
И тут мы, конечно, должны отметить, что Васина душа была не права. Ну чего такого плохого работать в милиции? Ходи себе да арестовывай, кого надо. Никакого особого напряжения, не дрова колоть. Или трактористом – сидишь да пашешь! Красота! Не права была душа, потрясённая выстрелом, вовсе не права.
Пока душа его металась и размышляла, сам Вася был совершенно без сознания. Он ничего не осознавал, кроме того, что его всё-таки убили.
«Неприятно-то как!» – думал он.
Наверху над ним кто-то топал, бухал, потом всё затихло.
Тьма и тишина погреба убаюкивала Куролесова, он лежал не шевелясь, пока не услышал какой-то шорох. Не мышка ли?
Вася отодвинул бровью брюковку со лба, высунул наружу живой глаз, но мышку не увидел.
Беспробудная тьма окружала Васю, и холод, тусклый холод пронизывал его насквозь, гнилой холод, нехороший. В холоде очень хотелось есть, и Вася стал грызть огурцы и отвратительно-сладкую брюкву.
«Капитан-то, конечно, найдёт меня, – думал он. – Найдёт, если будет от платка танцевать».
Этот возможный танец капитана и старшины слегка успокаивал душу, но холод проникал в грудь, и Вася замерзал, чувствуя, что превращается в брюкву.
«А Матрос? – думал Вася. – Где же Матрос? Он-то мог бы хоть подкоп сделать».
Конечно, Вася не знал, что Матросу надо было делать два подкопа. Сам он по-прежнему сидел в камере предварительного заключения и раздумывал на тему: можно ли собачьим носом прошибить бетонный пол?
«Как жалко, что человеческий глаз не видит ничего в темноте! – печалился Вася. – Сова видит, а я – нет. Надо бы научиться, натренироваться».
От нечего делать он яростно стал напрягать зрение, но не виделось ни зги.
«Начну с малого, – думал Вася. – Попробую увидеть собственную руку».
Он поднёс пальцы к носу, и долго-долго нахмуривал брови,
«Мираж! – подумал Вася. – Какой-то мираж!»
Но нет, это был не мираж, это был ноготь большого Васиного пальца. Тот самый знакомый ноготь, аккуратно постриженный в прошлом году садовыми ножницами, когда все трактористы обрабатывали колхозный сад.
«Боже мой! Неужели это он! – восклицал про себя Вася. – Неужели у меня появляется ночное подвальное зрение?»
Тут Вася покивал себе ногтем и стал напрягаться дальше. Скоро в поле напряжённого зрения появился указательный палец, за ним средний, безымянный. Только мизинец никак не поддавался.
«Тонковат», – думал Вася.
Примерно через час взгляд его добрался до мизинца, и Вася приказал зрению двинуться дальше, напрямик, к бочке с капустой. Зрение двинулось, рассекая темноту.
Бочка долго не объявлялась. Наконец, что-то задрожало, замаячило бочкообразное вдали, но виделось призрачно, зыбко и шатко. То и дело возникали какие-то продолговатые помехи.
«Тут уж не до чёткости изображения», – рассуждал Вася, обретающий ночное полутелевизионное зрение.
Вдруг он услышал какой-то шорох. Кто-то корябался внизу, под брюквой. Неужели Матрос? Неужели подкоп Матроса под погреб?!
Тут брюква зашевелилась, и из неё высунулось – о боже! – неужели такая огромная крыса?! Что это? Какой Матрос? Какой подкоп?
Ночным своим почти уже совсем телевизионным голубым зрением Вася увидел руку! Человеческую руку, которая, разбрасывая брюкву, тянулась к нему. На этой руке блистал серебряный перстень с бирюзою!
Ужас охватил Куролесова. Никогда прежде он не видел таких рук, торчащих во мраке погреба. А рука лезла всё дальше и дальше, потом появилась и вторая рука, и кудлатая голова подземного существа.
Существо вылезло из брюквы, отряхнулось и, шаря руками в темноте, сказало тоненьким голосом:
– Где же тут огурцы?
Жутко и жалко прозвучал этот вопрос в сырости погреба, и Куролесов ответил на него по-своему.
Он сжался в пружину и прыгнул. Пролетев по воздуху тридцать четыре, как потом подсчитали, сантиметра, он обрушился на подземное существо.
И тут раздался такой крик, какого ни я, ни Вася, ни вы, дорогие читатели, больше никогда в жизни не услышите.
Часть третья. Раздвоение облака
Глава первая. Поиски правды
Криво, друзья мои, криво и неласково складывалась в этой жизни судьба полузабытого нами гражданина Лошакова.
Ну, во-первых, баранов и гусей он так и не продал, да ещё, вернувшись в родную деревню, сдуру принялся рассказывать о том, что вместо Курска попал в город Карманов.