Прометей. Повелитель стали

Ивар Рави

– Энсин?

– Да, Макс, – отозвался американец и появился в проеме, согнувшись и прижимая руки к животу.

– Что с тобой, Энсин?

– У меня язва желудка, Макс, порой прихватывает меня крепко, нет сил терпеть.

– Энсин, ложись на спину и подогни колени, я осмотрю тебя.

Американец покорно лег и согнув колени расслабил живот. Живот болезненный, напряженный при пальпации по всей области. Босси не может сдержать криков при пальпации в области проекции поджелудочной железы. Только сейчас замечаю, как он бледен: крупные капли пота

стекают по лицу.

– Энсин, как давно появилась боль, и какая она была?

– Час назад, Макс, словно проклятый япошка пырнул меня своим мечом и проворачивает его. Меня даже вырвало, так сильно еще у меня не болело, – Босси застонал с снова свернулся калачиком.

Теперь пот выступил у меня: перфорация, никаких сомнений. Прободная язва желудка или двенадцатиперстной кишки – в положении американца никакой разницы, смерть наступит от шести до двенадцати часов. И ничего я не смогу сделать, кроме как дать ему вытяжку мака. Я не сумею сделать операцию, даже с маком он у меня умрет либо от шока, либо от кровопотери. Резекцию желудка или двенадцатиперстной никто и никогда не делал в одиночку в полевых условиях.

– Энсин, я сейчас, – нахожу свои шарики из ячменного теста, пропитанные маковой вытяжкой, возвращаюсь.

– Держи во рту пока не рассосется, через полчаса тебе полегчает. Я скоро вернусь, Энсин, лежи и не пытайся вставать или ходить, – выхожу из дома, надо позвать Германа и Уильяма, им надо знать прогноз Босси. Обоих нахожу недалеко от кузницы, где из шамотной крошки с добавлением глины и песка, ребята формируют кирпичи для будущей печи по полукоксованию угля и домны.

– Добрый день, сэр, – здороваются они, не отвлекаясь от работы.

– Добрый, ребята у меня плохая новость. Язва лейтенанта обострилась и в желудке образовалась дыра. Ему осталось жить максимум сутки, в лучшем случае, – оба бросили работу, смотрят напряженно, в глазах незаданный вопрос.

– Нет, ребята, здесь я бессилен, даже будь он сейчас в Форт-Лодердейле в госпитале, у него было бы меньше десяти процентов на успешное выздоровление.

– Сэр, – это обращается Тиландер, лейтенант знает?

– Нет, Герман, решил вначале сказать вам.

– Он герой войны, он должен знать правду, может у него есть предсмертное пожелание.

– Хорошо, мойте руки и пойдем к лейтенанту, – я смотрел как помрачневшие американцы моют руки, не проронив ни слова.

Когда мы пришли к Босси, он чувствовал себя лучше: стоны прекратились и выглядел он живее. Опиум сделал свое дело и лейтенант не казался смертельно больным.

– Макс, ты волшебник, – воскликнул Босси, делая попытку встать, но лицо исказилось от боли. – Я чувствую себя гораздо лучше, что за самодельные капсулы такие?

– Это ячменная мука с опиумом, Энсин, это просто немного облегчило боль. У тебя прободная язва желудка и, как мне не хотелось бы этого говорить, у тебя остались максимум сутки, – я замолчал.

Босси встретил известие достойно: минуту он молчал, затем невесело улыбнувшись ответил:

– А кто

из нас бессмертен, Макс? Я мог умереть десятки раз во время войны, но Господь позволил мне пожить. Разве могу я оспаривать его решение? У меня к тебе просьба, позаботься о моих людях, когда меня не станет. Ты хороший человек, Макс, господь отблагодарит тебя за все.

Босси замолчал, этот монолог дался ему нелегко.

– Сэр, у вас есть какие-нибудь пожелания, – протиснулся вперед Герман Тиландер, верный своему офицеру.

– Я хотел быть похоронен как мой отец и мой дед, под воинский салют. Но здесь каждый патрон на весь золота, поэтому нет, я не буду просить о такой почести, – Босси откинул голову на шкуру.

– Энсин, я обещаю тебе салют, – мне до чертиков было жаль патроны, но три выстрела я мог позволить, отдавая дань почести этому смелому офицеру.

– Благодарю тебя Макс, да вознаградит тебя Господь. Дай мне еще этих опиумных шариков, если есть, не хочу умирать стоная, – я молча сходил за шариками и вручил Босси. Он крепко сжал мою руку и проговорил, стиснув зубы от боли:

– Ты сказал максимум сутки, прости, что буду стонать под боком столько времени. Уходи Макс, я не хочу, чтобы видели, как слаб американский офицер перед смертью, – на его глазах блеснули слезы.

Я вышел с тяжелым сердцем: всего за два месяца этот человек изменил в лучшую сторону моё мнение о своих соотечественниках. Я и так вполне лояльно относился к американцам, но Босси открыл мне глаза на многие вещи. Они так же любили своих родителей, детей, гордились своей страной и своими достижениями. И в середине двадцатого века не считали себя лучше других.

Босси умер к вечеру: вернувшись от Уильяма и Рама, что начинали обжиг первой партии огнеупорного кирпича, я не услышал стонов или шума в углу, отведенном для американца. Он лежал на спине, вытянувшись, с расслабленными ногами. В правой руке Босси сжимал нательный солдатский жетон, левая рука лежала на шкуре, из трех опиумных шариков, один он не успел использовать.

Хоронили лейтенанта Энсин Джозеф Босси на следующий день: могилу мои Русы выкопали быстро, избавив Тиландера и Лайтфута от необходимости заниматься этим. Я сказал несколько слов про покойного. Затем высказались оба солдата и наконец, Тиландер прочел молитву. По моей команде мы выстрелили вверх, прощаясь с офицером.

Не привыкшие к выстрелам заблеяли овцы и козы, замычали буйволы, только Бима вела себя спокойно. Жители поселения хоть и слышали выстрелы, но каждый раз приходили в нервное смятение. У нас не было времени и возможности сделать нормальный гроб, поэтому хоронили мы Босси завернутым в шкуры.

Когда засыпали могилу и двинулись обратно, Уильям Лайтфут привлек мое внимание вопросом:

– Сэр, сколько лет кобыле?

– Три точно будет, Уильям, почему спрашиваешь?

– Я заметил, что она к вам очень привязана, сэр. Отпустите ее на волю и она вернется обратно после спаривания с жеребцом. И у вас появится еще жеребенок.