Промышленникъ
Шрифт:
Справедливости ради нужно отметить, что отделываться от князя Агренева ни один из изобретателей даже и не помышлял. Наоборот! Впервые вкусив неограниченного финансирования (связанного, увы и ах, с довольно строгим контролем и отчетностью), работы на отличнейшем оборудовании с первосортными материалами, а также полного материального достатка, они и дальше желали сотрудничать. Вернее, не сотрудничать, а просто плодотворно и с полной самоотдачей работать по всем своим специальностям (русский изобретатель – существо многогранное, ага), причем именно в Русской оружейной компании. А перед этим не менее просто подписать бумаги, которые кое-кто из изобретательской и инженерной братии уже успел поименовать «золотым» контрактом Агренева.
Погас свет на экране, вновь появились трепетные язычки
– Господа. Позвольте поприветствовать вас в начале новой эры. Эры кинематографа!
Глава 7
Ночь… Благословенная тьма, укрывающая людей своим покрывалом тишины и покоя, дарующая им отдохновение сна. Или время. Без помех поворошить свои мысли и воспоминания, рассортировать их и разложить в правильном порядке. Один из постояльцев Ковенской тюрьмы коротал свои ночи именно так – вспоминал и думал. Не мешали ему ни холод, веющий от стен камеры, ни жесткий лежак, никогда не ведавший на себе матраса или хотя бы сена. И даже раскатистый храп других арестантов воспринимался чем-то незначительным, вроде писка комара над ухом. Лучше уж храп, чем их попытки его разговорить или даже завязать знакомство. Ночь, полная тягостных мыслей, крепкий сон днем – последние время его не тревожили даже допросами, да и адвокат что-то перестал приходить… Не важно. Главное он знал и свято в это главное верил – командир своих не бросает! Именно эти слова Демид раз за разом повторял, когда на сердце приходила тоска. В эту же ночь она давила особенно сильно. Седьмая ночь в камере. Долгая, длинная, бессонная…
Зато утренняя побудка вышла – лучше и не придумаешь. Едва слышно забренчала связка ключей в руках надзирателя, глухо проскрежетал замок, и отворившаяся ровно наполовину дверь пропустила в камеру очередного ее постояльца. Пока проснувшиеся «аборигены» (до завтрака-то еще полчаса, самый сладкий сон досмотреть мешают) таращились на непонятное пополнение, внешний вид коего вводил их мысли в полный раздрай, новичок без особой спешки осмотрелся. Хмыкнул, заметив специфический предмет, который некоторые заключенные именовали весьма поэтично и возвышенно Марьей Ивановной, а те, кто не обладал тонкой душевной организацией, обзывали обидно и просто – парашей. Повел носом (но морщиться не стал, ибо воняло в пределах допустимого) и продолжал всматриваться в сумрак камеры до тех пор, пока не заметил широкую спину в черном бушлате. Опять хмыкнул, привычным жестом поправил ЗОЛОТУЮ запонку на левой руке и под тремя десятками взглядов неспешно прошествовал в угол камеры. Именно прошествовал – до крайности вальяжно и неторопливо, словно бы и не в тюрьме находился, а так, гулял себе по городским улочкам в знойный летний день. Дорогущая одежда, уверенно-ленивые движения и полнейшее пренебрежение к остальным собратьям по жизненным невзгодам – все это выдавало в нем птицу высокого полета. А раз так, то и прегрешения у такого господина могли быть только одни. Вернее, одно, но во всем его многообразии и сложности: а именно – мошенничество. Сразу становилось понятным и его высокомерие, дополненное господскими замашками. Ведь одно дело – с помощью зуботычины вытряхнуть кошелек у какого-нибудь пьяного (или трезвого, невелика разница) недоумка, ну или там – показав ножик-режик. С такой работенкой любой вахлак справится, тут особого ума не надо. И совсем другое дело, когда этот же кошелек добровольно раскрывают на всю ширь и глубину, не забывая слезно благодарить за то, что их денежками не побрезговали. А потом пригласят заходить еще, коли желание будет. Тут и голова соответственно моменту соображать обязана, и язык должен быть подвешен как надо. Связи там всякие, знания господские – какой вилкой рыбу ковырять, а какой в котлету тыкать, танцульки-стишки и все такое прочее. Одним словом, ума прямо-таки палата должна быть. Царская, ага. Странно только, что такую важную птицу к обычным воришкам да убивцам определили: обычно им хоромы куда как лучше отводят…
– Ох!
«Не заметив» выставленной в проход между нарами ноги, новенький спокойно на нее наступил. И без малейших
– Погуляй немного, доходной.
Жилистый арестант гневно вскинулся, и совсем было хотел отказать (вернее, послать, далеко и надолго), но под взглядом просителя удивительно быстро увял и резво освободил нагретое место. Подскочил и его сосед, вечно хмурый бугай в странной, но удивительно удобной черной одежонке. Уж как только ни пытались у него вызнать, где можно обзавестись такими шикарными вещичками, все отмалчивался, ирод. Одно слово – душегубец и жмот, ибо ни себе ни людям! Правда, в этот раз вся его хмурость да неприветливость куда-то подевалась – наоборот, глаза так вылупил, словно собственноручно заделанного покойника рядышком увидал.
– Ваше?..
Уже вся камера проснулась и с немалым любопытством наблюдала за встречей старых знакомцев. Да что там немалым – большим, очень большим любопытством, аж уши шевелились. Скучна арестантская жизнь на события – ой как скучна; а тут такое счастье привалило!
– Наше, Демид, наше. Не спится?
– Никак нет, командир! А?.. А вы как здесь?
– Да вот, в гости к тебе решил зайти.
С изрядным сомнением поглядев на отполированные доски лежака, так и оставшийся пока безымянным мужчина достал из внутреннего кармана платок. Аккуратно его расправил, постелил и только после этого соизволил присесть на нары сам.
– Ну что, как оно? Обзавелся тут новыми приятелями? А то, поди, и друзей завел, среди сокамерников да надзирателей, а?
Вопрос сопровождала легкая улыбочка, да и голос звучал неопределенно – то ли спрашивают, то ли укоряют.
– В гробу я их видел, и тех, и других.
Странно они выглядели вместе. Один – заросший недельной щетиной, в мятой одежде непонятного покроя и непонятно чему радующийся. Второй выглядел и вел себя как какой-нибудь благородный, был одет как записной франт, гладко выбрит и причесан, да к тому же сохранял удивительнейшее спокойствие.
– Первых – наверняка, а вот вторых – вряд ли. – Франт покачал головой, словно что-то вспоминая, и повторил опять: – Да, вряд ли.
Его собеседника волновало совсем другое.
– Сильно я вас подвел, вашбродь?
– Это с чего бы?
– Так я человека убил…
– Ну, убил себе и убил. В первый раз, что ли? – Камера словно вымерла, прислушиваясь к негромкому диалогу двух… подельников?
– Так-то ж на службе, по приказу.
– А теперь ты где – на деревне у бабушки? И сейчас выполнял приказ, то есть действовал согласно должностной инструкции. Так что весь спрос с того, кто ее составлял. Если более конкретно, то с меня. А ты сходишь на исповедь, примешь епитимью, немного пожертвуешь на благие дела – и все. Словом, как обычно. Понял?
– Понял. Только это. А как?.. Ну, теперь?
Несмотря на сложную формулировку, вопрос поняли правильно.
– Теперь? Будет суд, на котором тебя будет защищать очень хороший адвокат. В самом худшем случае отправишься в Сибирь. Ненадолго. Кстати, у меня и там тоже есть что экспедировать. Будешь ютиться с женой и детьми в собственном двухэтажном домишке на полудюжину комнат, получать зарплату и командировочные и спокойно заниматься привычным делом. В САМОМ худшем случае.
Демид оживал прямо на глазах, а вера в командира и так не пропадала. Его сиятельство еще в отряде доказал, что о своих заботится и никогда не бросает. Никогда!
– Кстати, тебе еще штраф с премией полагается. За что штраф, объяснять надо?
– Э?..
– Связал бы покойничка вовремя, здесь бы не оказался. Не говоря уже о том, что тот мог Игната толкнуть не голой рукой, а ножом. Аккурат в почку бы и пришлось. Так что тысячу рублей с тебя долой – за нарушение инструкции.
Благодарные слушатели и так молчали, а услышав про такие страсти (и деньги), вовсе онемели. Убийцу наказали не за то, что убил, а за то, что при этом какие-то там правила нарушил!