Проникновение
Шрифт:
— Вам тяжело сейчас, — прервал молчание доктор, — в молодости любовь тоже стремится к совершенству. Белоснежному цветку идеальной формы. Но с возрастом ко всему начинаешь относиться иначе.
— Как?
— Лет до тридцати пяти живёшь ожиданием чего-то сверхъестественного, планами и мечтами, а после учишься получать удовольствие от того, что имеешь. Я тоже в молодости гонялся за миражами. А она ждала. И дождалась. И теперь всем пациентам и друзьям повторяю: счастье — когда тебя любят и ждут. Это правда. Помню, в детстве измучил бабушку вопросом: Ты дедушку любишь? Они пятьдесят лет прожили вместе. Не знаю, отвечала она.
Фигуры во дворе снова вышли из тени. Любовь и есть гарантия существования, подумалось мне. Несёшь ответственность за любимого человека, он заботится о тебе, отражаетесь друг в друге, камера больше не одиночная, делится на двоих. Любимый человек — как доказательство, что жива.
— Ох, что-то я разоткровенничался тут с вами! — спохватился Андрей Николаевич. — Видимо, дождь располагает. А мне пора на обход. Спокойной ночи, Кира!
Ночью снился покинутый всеми город, где художники выставляли пустые холсты и манекены. Выставочным залом служили улицы и площади. Ветер нёс песок, и вскоре и галерея под открытым небом, и дома по крышу были погребены им. Песок проникал повсюду, забивал горло и нос, дышалось с трудом. Повязала на лицо ковбойский платок и отправилась за лопатой или метлой — расчистить улицы. Ветер срывал афиши со стен. Подняла одну из них. Книг в городе давно нет — сожжены в каминах, обменяны на еду. Афиша — последние письменные слова. Точнее, имена. Из имён родились люди. Он и Она. Дальше не читала, иначе появился бы змей с гнилым яблоком. Зачем он нужен в и без того разорённом Раю? Шла за ними, не отрывая взгляда от переплётенных рук. Они собирали воду в чашу из водостоков. Искали еду и место для ночлега в заброшенных домах. Ночью занимались любовью — учились доверять друг другу. На рассвете подкрепились и взяли с собой еду и питьё. Путь долог. Через пустыню в жилой город, искать своих. Ветер проводил их до окраины. Я не осмелилась. Моя боль была белой, как лилии, как альпийский снег.
…Песок или снег, или пепел?
Весь следующий вечер ждала у окна появления фигур под фонарями. Не дождалась и спустилась во двор. А вдруг их и не было? Жаль, не спросила доктора сразу, видел ли он.
Погас ещё один фонарь в конце аллеи. Даже в образцовой больнице чинить фонари не торопятся. Посидела на скамейке в тени, выкурила три сигареты. Никто не пришёл.
— Шастаете тут после отбоя, — проворчал охранник, впуская меня.
Часы на стене в холле больницы показывали десять пятнадцать. Телевизор молчал. Все, наверное, спят по палатам.
Поднялась по лестнице и хотела пробежать незаметно по коридору к себе, как меня кто-то окликнул громким шёпотом:
— Эй! Псс-с! Девушка!
Обернулась, коридор позади — пустой. Впереди — тележка с больничными «утками», приготовленными к утренней смене. Спряталась за тележкой. Если кто-то окликнул с лестницы, то, высунувшись снова в коридор, потеряет меня из виду, поймёт, что не хочу с ним разговаривать, и уйдёт. Секунды капали, от тележки нестерпимо воняло. В тишине раздался сдавленный смешок. Потом из тёмного проёма двери слева в коридор выступил громила, молча махнул рукой, зазывая в палату.
— Иди сюда, к нам, — прозвучало из темноты за его спиной.
Парень был альбиносом, а в безжалостном свете больничных ламп кожа отливала синевой. Жутковатое
Ночное окно палаты отражало коридор, как идеальное зеркало. Глупо же я выглядела за тележкой! Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера!
— У тебя есть сигареты? — спросил другой парень, с его койки происходящее на оконном стекле можно было смотреть как телевизор.
— Да, есть полпачки.
— Ух, «Camel»! Да ты — молодец! Давай сюда. Мы покурить собрались, а сигареты кончились.
— Здесь?! Здесь же нельзя курить.
— А где? Я прикован к чёртовой койке!
Он лежал без движения. В гипсовом корсете и жёстком ошейнике двигались чуть-чуть голова и руки ниже локтей. Я достала сигарету из пачки, прикурила, поднесла к его рту. Секунду мы смотрели друг другу в глаза. У него были угольно-чёрные глаза, без радужки, но где-то внутри мелькнул пленительный огонёк. На такой свет в ночи слетаются бабочки и спешат путники. Или мне это почудилось, а в глазах отражался огонёк сигареты.
— Может, всё-таки включим свет? Не люблю сидеть в полумраке, — спросила их.
— Ариадна прискачет. Ладно, включи, но постой тогда у двери. Услышишь шаги — махнёшь, мы затушим. Бо, открой окно.
Альбинос щёлкнул выключателем и прошествовал к окну. Бритый затылок зигзагами пересекал бугристый фиолетово-красный шрам со свежими кровившими дырками от недавно вынутых нитей. Я невольно поморщилась. На своё тело тоже после пробуждения не могла смотреть без дрожи — пролежни. Но мои рубцы залечил детский крем. Мама принесла: «Мы тебя в колыбели им мазали, и сейчас поможет». А после того, как полголовы перекроено, никогда не станешь прежним.
— Это великий Бо, — сказал парень в койке, — после травмы начал заикаться и потому всё время молчит.
— С-ссс-тесь-нння-я-юсь, — промычал Бо, подходя к нам.
Подала руку — открытой ладонью, как учил доктор.
— Кира.
— А я — Ге. Раньше мы были богемой. Борька, я и Макс. Бо-Ге-Ма. Круто, да? Я придумал. Но Макса уже выписали, нервы предплечья сшили и выгнали домой. Приходит на обследования и разработку руки. Доктор считает, повезло ему, быстро восстанавливается, а нам без него скучно. Да, Бо?
Борис кивнул.
— А Ге от какого имени? — спросила я.
— Предки записали Гелием. Ну что за имя? Лучше уж буду, как Че Гевара. Тот был Че, а я — Ге.
— Гелий — красивое имя. Неземной элемент, образовавшийся в первые мгновения после Большого взрыва. А сейчас рождается в недрах звёзд.
— Мы все — звёздная пыль, а паспорт только мне изуродовали.
— А ещё есть бог Солнца Гелиос, — не унималась я.
— Если хочешь, можешь звать меня Гелиосом, но сигареты оставь нам, — улыбнулся он. — Себе купишь в ларьке у метро, за парком. Эх, завидую я тебе! Можно выйти и прогуляться по парку!
— Пока нельзя. Дальше двора не пускают. А сигаретами угощает отец втайне от мамы. Он — заядлый курильщик. Так что берите себе, мне не жалко.
— Спасибо! Мы Ариадну гоняем за сигаретами. Приносит втридорога. У родственничков не допросишься. Куда тебе курить, говорят, принимай грязевые ванны.
— Грязевые ванны? Зачем?
— К земле привыкать. Не обращай внимания, шутки у меня дурацкие, — помрачнел Гелий и глубоко затянулся напоследок.
Взяла у него окурок и выкинула в окно. Бо тоже докурил и достал альбом и фломастеры из тумбочки.