Пропади все пропадом, или Однажды ты поймешь, что ты меня убил
Шрифт:
– Я не хочу жить, – прошептала я своей соседке и тихонько всхлипнула.
– Придётся, – спокойно ответила та.
– Нет. Я хочу с собой что-нибудь сделать.
– Все поначалу хотят, только потом это проходит. Странно, ты здесь уже не первый день, а это желание у тебя ещё не пропало. Должна бы уже пообтесаться. А уйти из жизни даже не думай. Тут для этого нет никаких подручных средств, но даже если найдёшь, то умереть тебе не дадут – попадёшь в лазарет и нарвёшься на крупные неприятности.
Не успела я договорить с соседкой, как в окошко, называемое на местном жаргоне кормушкой, выкрикнули
– Куда это меня?
– На раскидон, – с видом знатока ответила соседка.
– Я не поняла.
– Что тут непонятного? В другую хату поедешь.
– Почему?
– По тюрьме все гуляют. Администрация часто так делает, чтобы жизнь мёдом не казалась. Это такое своеобразное психологическое давление на арестантов.
– А почему именно меня?
– Все через это проходят. Что ж, поменяешь обстановочку, и, может, в другой хате тебе больше понравится.
– Да как в тюрьме вообще может нравиться? – опешила я.
– Мало ли. Может, там поспокойнее будет, ночами реветь перестанешь.
Не прошло и пяти минут, как открылась дверь и меня вновь позвали на выход. Попрощавшись с соседкой, я взяла свой баул и пошла к выходу.
– Ты как в новую хату въедешь, не забудь мне малявку черкануть. Дороги сейчас отменно работают! – крикнула она мне вдогонку.
– Что работает?
– Дороги. Верёвки, по которым записки тянут.
– Ах, верёвки…
Идя следом за женщиной-конвоиром по длинному коридору, я не удержалась и тихо спросила:
– Куда меня ведут?
– Тебе кумовья всё объяснят, – жёстко отрезала та.
– Кто?
– Иди, не положено мне разговаривать.
Через пару минут я оказалась в кабинете следователя, который, к моему большому удивлению, объявил, что с меня сняты все обвинения. Мне принесли все документы и вещи из камеры хранения. Подписав какой-то листок, следователь тут же протянул его мне, заставив меня расписаться, и позвал конвоира.
– Всё. Свободна. Там, у входа, тебя твои люди ждут.
– Простите, что вы сказали?
– Свободна. Иди на выход.
– На выход? Вы меня отпускаете?
– Я же сказал, что с тебя сняты все обвинения. Иди, твои люди тебе всё объяснят.
– Какие люди? – Я непонимающе смотрела на следователя, и меня трясло мелкой дрожью.
– Она ещё посидеть хочет, – ухмыльнулась конвоирша и слегка подтолкнула меня вперёд.
– Нет, что вы… – проговорила я, словно в бреду, и пошла, будто пьяная, по коридору.
На самом деле я очень плохо понимала, что происходит. Неужели тюрьма позади, в моей жизни больше не будет переполненных камер с полнейшим отсутствием вентиляции и с чересчур большой влажностью, не будет клопов, вшей, блох и тараканов, не будет рядом женщин с самыми распространенными тюремными болезнями – чесоткой и фурункулёзом? В камере я мало двигалась, а более опытные женщины говорили, что нужно больше ходить, иначе начинают выскакивать фурункулы на ногах, а затем и вовсе гнить ноги. Я же никак не могла представить, где там можно ходить, ведь проход очень маленький…
Я шла по коридору, сдерживая себя, чтобы не разрыдаться, и вдруг вспомнила тот момент, когда в первый раз зачесалась. Я сразу подумала, что в одежде завелись
И вот теперь всё это позади. Эти страшные дни и адские ночи. Господи, а ведь ещё сегодня ночью я не хотела жить и строила планы самоубийства! А сейчас… Сейчас мне хотелось жить и кричать от радости на весь свет, что жизнь потрясающе прекрасна! Значит, правосудие всё-таки есть. С меня сняли все обвинения! Неужели с меня сняли все обвинения?! Неужели этот длинный, слабо освещённый и удручающий коридор скоро закончится?!
Следователь сказал, что меня ждут мои люди. Конечно же, это Андрей со Стасиком, а может быть, приехала даже и Светка. При мысли о том, что через несколько минут я обниму своего сына и поцелую его в пухленькие щёчки, из глаз потекли слёзы.
Выйдя за железные ворота, я огляделась, поправила воротник пальто и увидела чёрный джип «Мерседес» с абсолютно тёмными стеклами, за которыми ничего не было видно. Он стоял на площадке у ворот. Не обращая никакого внимания на незнакомую мне машину, я слегка поморщилась, почувствовав, как от яркого солнечного света заслезились глаза. Затем подошла к одиноко стоящей берёзе, нежно её обняла и стала тихонько всхлипывать:
– Господи, спасибо тебе за всё! Господи, я всегда буду благодарить тебя! Всегда, господи!
Увидев большой сугроб, я прыгнула в него, как ребёнок, встала на колени, набрала полные пригоршни снега и умыла лицо. Затем подняла голову и посмотрела на тюремные окна. Там остались мои сокамерницы. Надо же, здесь идёт своя жизнь, а там, в заключении, находится так много женщин. Тут снег, столько пушистых, колких, прохладных снежинок, а там… Там нельзя задавать лишних вопросов, показывать своих чувств и нельзя никого напрягать. Там нужно как можно меньше болтать. Нельзя расслабляться, и если ты хочешь что-то сказать, то перед этим нужно хорошенько подумать. Там нельзя поддерживать бессмысленные разговоры и всегда нужно быть готовой к любым провокациям. Совсем другая жизнь. Жизнь, где существуют тюремные законы, где женщины превращаются в озлобленные, жестокие и ненавидящие друг друга создания. Там приходится жить по законам тюрьмы и каждую минуту думать о том, как бы не сделать того, чего делать нельзя. Нельзя никому доверять и нужно постоянно соблюдать осторожность. Там от тебя требуются жёсткий самоконтроль и внутренняя дисциплина. Там уважают только сильных – тех, кто может за себя постоять, а от слабых избавляются. Там очень страшно, но там ни в коем случае нельзя показывать страх. Никогда и ни при каких обстоятельствах…