Пропавшая весной
Шрифт:
Джоанна поднялась в номер, надела свою войлочную шляпу и вышла на улицу.
Во дворе мальчишка-араб стоял на коленях лицом в ту сторону, где по его представлениям должна была располагаться Мекка, то и дело кланялся, тычась лбом в сухую пыль, и что-то певуче бормотал высоким гнусавым голосом.
На крыльцо вышел индус, остановился у Джоанны за спиной.
– Он совершает свой полуденный намаз, – поучительным тоном экскурсовода произнес он над самым ее ухом.
Джоанна кивнула. Это она видела и сама, прекрасно понимая, чем был занят мальчишка.
– Он говорит, что Аллах милостив, Аллах
– Я знаю, – сказала Джоанна и направилась от гостиницы в ту сторону, где спутанные витки колючей проволоки обозначали границу и огораживали железнодорожную станцию.
Ей и вспомнился случай, когда шестеро или семеро арабов пытались вызволить заглохший форд, увязший в рыхлом сыпучем песке по самые ступицы. Арабы суетились, мешали друг другу и тянули машину в разные стороны. Уильям объяснил Джоанне, что в дополнение к этим их энергичным, но совершенно бесполезным усилиям, арабы беспрерывно взывают к Аллаху, восклицая то и дело: «Аллах велик! Аллах милосерден!».
Аллаху непременно следовало бы вмешаться в такое дело, подумала Джоанна, поскольку помочь этим несчастным, тянущим в разные стороны тяжелый автомобиль, могло одно только чудо!
Самое забавное было в том, что все эти арабы кажутся на вид совершенно счастливыми и вполне довольными собой. «Все в воле Аллаха!» – говорят они и не прилагают ни малейших умственных усилий, чтобы помочь самим себе. Нет, Джоанна не хотела бы быть такой. Каждый человек, считала она, должен думать о завтрашнем дне и строить планы на будущее. Впрочем, если живешь в какой-нибудь дыре вроде этого самого Телль-Абу-Хамида, строить планы и думать о завтрашнем дне нет никакой необходимости. Так что вера в Аллаха оказывается тут как нельзя кстати.
Если провести здесь долгое время, думала Джоанна, то наверняка забудешь все: и какой сегодня день, и какой месяц.
«А какой сегодня день? – вдруг спросила себя Джоанна. – Так, так, сейчас вспомню… Кажется, четверг… Да, четверг! Меня привезли сюда в понедельник вечером…»
Тем временем она уже подошла к самому заграждению из колючей проволоки и увидела за нею узкую дорожку и человека в мундире, с винтовкой. Облокотившись на огромный деревянный ларь, солдат, очевидно, охранял либо железнодорожную станцию, либо границу, либо себя самого.
Джоанне показалось, что солдат задремал, и она решила, что лучше потихоньку уйти отсюда поскорее, пока он не проснулся и в сонной одури не застрелил ее. Подобные случаи вполне возможны в такой глухой дыре, как Телль-Абу-Хамид.
Она ускорила шаги, стараясь не шуметь, и вскоре обогнула гостиницу и скрылась за углом. Таким образом, прогулка вокруг гостиницы помогла ей провести время и избежать неприятных ощущений, связанных, как она думала, с агорафобией. («Опять я вспомнила об этой агорафобии!»)
«Итак, – с удовольствием подумала Джоанна, – утро прошло вполне благополучно». Она сумела не допустить, чтобы ею овладели тревожные мысли, которые так взбудоражили ее вчера, и все утро думала лишь о приятном. О чем же она думала? О свадьбе Эверил с ее Эдвардом, таким солидным, таким надежным и таким состоятельным. О великолепном доме Эверил в Лондоне, просторном и удобном! Она думала о замужестве Барбары, о Тони… Впрочем, мысли о Тони вряд
Бедный Родни! В его шевелюре уже появилось много седины именно от того, что рядом нет сына, который мог бы заменить его в деле.
Беда в том, что Родни всегда слишком мягко относился к Тони. Надо было приструнить своевольного мальчишку! Топнуть на него ногой! Нет, твердость просто необходима в воспитании, особенно если речь идет о мальчиках. «Куда смотрел Родни? – думала сейчас Джоанна. – Ведь он прекрасно видел, что я не в состоянии удержать в своих руках их всех!» Тут Джоанна почувствовала теплую волну самооправдания. Интересно, понимает ли Родни, сколько она сделала для него?
Джоанна всмотрелась в плывущую линию далекого горизонта. Странный эффект! Эффект текущей воды. Конечно же, это мираж, подумала она.
Да, это был мираж… Но озеро среди песков, полное голубой воды, выглядело так естественно, так натурально, что она была готова поверить в его реальность. Она даже как будто видела деревья и коттеджи вокруг озера! И все казалось таким натуральным, таким конкретным, что ей вдруг очень захотелось попасть туда.
Если несуществующее озеро выглядит так реально, подумала она, что заставляет поверить в свою реальность, то какова на самом деле реальность?
Миражи, подумала она, везде миражи… Само это слово кажется значительным, настоящим и не допускает сомнений в ложности того, что оно обозначает.
О чем же она думала, перед тем как увлечься зрелищем миража? Да, разумеется, о Тони и о том, какой он эгоистичный и недальновидный.
Отношения с Тони у нее всегда складывались очень трудно. Он постоянно был такой рассеянный, такой мягкотелый и уступчивый, но тем не менее в его уступчивости, в его вежливой мягкости, в его улыбчивости скрывалась настоящая твердость характера, даже упрямство. Внешне соглашаясь с ее доводами, он поступал по-своему. Скорее всего он никогда не любил свою мать, Джоанна чувствовала это. Он больше тянулся к отцу.
Джоанна припомнила случай, когда семилетний Тони посреди ночи вдруг встал с постели и пришел в спальню к отцу.
– Знаешь, папа, кажется, вечером за ужином среди грибов мне попалась поганка, – совершенно естественным тоном объявил он ничего не понимавшему спросонок отцу. – У меня так болит живот! Наверное я сейчас помру. Поэтому я и пришел, чтобы умереть при тебе.
На самом деле, как оказалось, дело было совсем не в поганке. Просто у мальчика случился острый приступ аппендицита, что, конечно же, само по себе не очень приятно. Родни тут же позвонил в госпиталь, за мальчиком приехала машина и через несколько часов он уже лежал на операционном столе. Но Джоанну в этой, в общем-то обыденной, ситуации задело то, что Тони пришел к отцу, а не к ней. Семилетнему сыну естественнее было бы прийти за помощью к своей матери.