Пропавшие без вести
Шрифт:
— Аполлонов, не подпускай пламя к торпеде! — крикнул он и, увидев, как радист схватил чехол от пулемета и стал прибивать языки пламени, затормошил Федосеева: — Товарищ командир! Товарищ командир, очнитесь же!
Тот не отвечал. Из перепутанных, слипшихся волос его прямо на руки Быкову струйками стекала кровь. Он наскоро охватил бинтом голову Федосеева.
— Товарищ лейтенант! — Быков не был уверен, что командир слышит его. — Катер потерял ход, горит. Сейчас торпеда взорвется. Да слышите вы меня?!
— За борт! — не открывая
— Аполлонов, что в моторном отсеке?
— Все погибли, боцман! — Радист посмотрел на него каким-то бессмысленным взглядом, лихорадочно ощупывая ладонями обожженное лицо, и Быков содрогнулся, почувствовав что-то неладное в этом его взгляде, в подернутых кровавым налетом глазах. Ему показалось, что Аполлонов вот-вот потеряет рассудок. А тот, припадая на левую, раненую ногу, затаптывал дымившийся брезент. Брючина выше колена набухала от крови. Он вдруг точно окаменел, отшвырнул брезент в сторону и стал протирать опаленные, безбровые глаза.
— Все погибли, — повторил. — И мы — тоже… Боцман, я плохо вижу тебя. Глаза… Что с глазами?!
— Пояса давай! — закричал Быков. У него руки дрожали от этих слов Аполлонова, от его взгляда. Но он знал: для того самое лучшее сейчас — не стоять без дела. — Живо!
Они надели спасательный пояс на Федосеева, сбросили на воду еще два пояса для себя, и «рыбину» с мостика Быков успел сбросить.
— Быстро за борт! Торпеда взорвется!
— Сейчас, я сейчас, — твердил Аполлонов, но с места не двинулся. — Она вот-вот… И конец…
Тогда Быков окунул брезент в воду и накрыл им хвостовую, уже горячую часть торпеды. Брезент сразу же запарил.
— За борт, Аполлонов! — Видя, что тот даже не слышит его, Быков отчаянно выругался, подтолкнул радиста к самому борту. — Прыгай же, черт возьми! Командира примешь! Приказываю!
Аполлонов прыгнул, нелепо взмахнув руками.
Быков стащил Федосеева с мостика, спустил вдоль борта на воду, к Аполлонову, и вдруг увидел Кучевского. Тот выползал из-за рубки на боку, странно как-то, неестественно волоча ноги, прикрывая правой рукой живот, с виноватой страдальческой улыбкой поглядывая на Быкова из-за очков, снизу вверх.
— Вы чего здесь? — оторопел Быков от неожиданности. — Сейчас торпеда взорвется. Прыгайте за борт!
— Я, знаете, не могу, — с трудом произнес Кучевский, морщась, отворачивая бледное, бескровное лицо от жарко гудящего пламени. — Весь живот горит, разворотило… И потом — неловко, право, — не умею плавать. Так и не научился…
— Прыгайте! — Быков наклонился к нему помочь. И вдруг заметил: левой, свободной рукой Кучевский волочит за собой сейф. — Да бросьте вы свой сундук, черт возьми! — закричал.
— Это ничего… Вот Татьяну Ивановну с Ульянкой взрывом за борт… Видели?
— Катер взлетит сейчас!
— Я понимаю. Вы уходите, а я… — Кучевский приподнялся с огромным напряжением,
Быков надел ему очки, ощутив ладонями потное и холодное лицо, и понял по этому мгновенному прикосновению — нет, не жилец он уже на этом свете. На всякий случай обхватил его грудь спасательным поясом.
— Давайте на воду, вместе. Медлить нельзя ни секунды!
— Я сам, следом за вами. — Кучевский умоляюще посмотрел на него. Глаза его выражали в этот последний миг одну только просьбу: «Уходите, уходите, прошу вас…», да тихое страдание, которое шло, должно быть, от нестерпимой боли.
— Ладно, младшой, не трави! — Быков понимал, что Кучевский не прыгнет, конечно, за борт — не хватит сил для этого, да и бессмысленно ему прыгать — тотчас ко дну пойдет. — Я все вижу, младшой. — Закричал, не удержавшись: — На всю жизнь запомню тебя! Сниться мне будешь! Но что я могу поделать, что?!
— Идите, идите, — прошептал Кучевский, придерживая окровавленный живот. — Мне все равно… а вы идите. Вы честный человек.
Быков окинул взглядом пылающий, гудящий в пламени, изуродованный катер, резко накренившийся на левый борт и на корму, отыскал на воде радиста с командиром, оглянулся на Кучевского — тот все так же стоял на коленях, прижавшись плечом к турели, — стиснул кулак над головой, молча прощаясь, и прыгнул за борт.
Они отплыли уже метров на сто, когда к торпедному катеру, факелом пылавшему на воде, стал подходить вражеский охотник. Он подходил медленно, на малых оборотах, с другого борта. Быков никак не мог понять, почему до сих пор не взорвалась торпеда, он все еще надеялся, что Киевский прыгнет следом.
Охотник уже совсем близко подошел к торпедному катеру, когда оттуда резко, с перебоями ударил пулемет. Быков вздрогнул — так это было неожиданно — и отчетливо представил себе, что там сейчас происходит.
— Это же Кучевский бьет! — возбужденно сказал он, поддерживая командира. — Товарищ лейтенант, слышите?
Но командир не открывал глаз, не отвечал, уронив на плечо раненую голову. Спасательный круг надежно удерживал его на плаву, руки почти по самые плечи лежали на чуть притопленной «рыбине». Он был без сознания. Тогда Быков повернулся лицом к радисту:
— Аполлонов, это ведь наш Кучевский бьет! У него живот распорот, а он бьет… Ей-богу, он! Ну, оперативник, с сейфом который, в очках! Да что ж ты молчишь, душа твоя неладная?
В ответ на пулеметную очередь прогремел орудийный выстрел с охотника. Море содрогнулось от мощного взрыва. Вместе с гигантским смерчем воды излетели кверху обломки торпедного катера, медленно оседая на вспучившуюся поверхность.
— Торпеда рванула, — сказал Аполлонов, приподнимая голову над водой. — Я ничего не вижу. Погиб катер?