Пропавшие среди живых (сборник)

Высоцкий Сергей Александрович

«Вот принесла нелегкая!» — выругался Кашлев. Он вдруг почувствовал, что сердце вот-вот выскочит из груди. Он стал задыхаться, кружилась голова. Казалось, что уже не сделать больше ни одного шага. Ноги, его ноги, столько раз уносившие хозяина от беды, отказывались повиноваться ему. Скрипнув зубами, Кашлев все-таки сделал один шаг, другой. Десяток. Дальше, дальше от этого дома, он уже и так попался на глаза двоим!

Он не помнил, сколько прошел по Лиговке, когда все-таки остановился и прислонился к стене. Никогда еще ему не было так плохо. И от чего? Один выстрел и страх наследить. Выстрел, каких столько было в его жизни!

Какая-то девушка остановилась перед ним и о чем-то спросила. Кашлев слышал слова, но

не мог понять их смысла. Девушка переспросила:

— Вам плохо? Может быть, вызвать «скорую»?

Теперь он наконец понял вопрос и, с ненавистью посмотрев на девчонку, грязно выругался. Девушка отпрянула, будто от удара, и пошла прочь, несколько раз оглянувшись.

Сердце наконец отпустило, и Кашлев побрел к Московскому вокзалу. Очередь на такси была небольшая. Приехав на Ивановскую, он по обыкновению попросил остановиться у гастронома. Расплатился, не торопясь зашел в магазин. Постоял в очереди за сосисками, купил яиц.

Придя домой, он понадежнее запер дверь. Зажарил яичницу, мелко накрошив туда сосисок и зеленого лука. Вынул из холодильника водку. «Если бы не этот дурак с чемоданом да не почтальонша, — подумал он с сожалением, — никаких бы следов! — Он еще раз дотошно вспомнил все, что делал в квартире Хилкова. — Нет. Не наследил. Ну и удивился же этот шоферюга, когда я позвонил к нему. Царствие ему небесное. И что было делать? После того как завалился дурак Кошмарик, в любую минуту могли выйти на Хилкова. А от Хилкова ко мне…»

Он подумал о том, что правильно поступил, имея дело только о Хилковым. Этот теперь не разговорится. Да и деньжат подкопил он много. Хвастался. «Ох, сволочь, — стукнул кулаком по столу Кашлев. Звякнула бутылка. — И куда он эти деньги спрятал? Говорил же, что дома держит, не на книжке! Так бы они мне сейчас кстати…»

Кашлев и самому себе не хотел признаться, что деньги, именно эти деньги привели его рано утром к Хилкову. Деньги. Ну могли арестовать Хилкова, могло всплыть автомобильное дело. Могло! Но ведь и без мокрого можно было слинять из города, уехать доживать свой век в теплые края, как и хотел он. И документы давно себе новые выправил. Но денег, денег маловато было пока. Хилковские десять-пятнадцать тысяч так бы к месту пришлись…

Он пил и чувствовал, как пьянеет, и все большая злость разбирала его на этого жмота Хилкова. Вот упрятал тугрики, так упрятал.

Потом он, совсем захмелев, улегся в одежде на постель и проспал до позднего вечера. Проснулся с головной болью. И сердце стучало в груди гулко и надсадно. И непонятно, откуда подкралось чувство страха. Такое чувство, будто он совершил большую оплошность, но еще не знает какую.

«Завтра сматываюсь, — твердо решил Кашлев, с тревогой глядя в раскрытое окно, приглядываясь к редким прохожим. — Завтра, и не позднее. Хилкова хватятся не раньше завтрашнего вечера. На работе решат, что загулял. Да и девчонка его приучена к внезапным отлучкам. Позвонит, позвонит и отстанет. А если у нее ключ от квартиры?»

Он вытащил из тайничка под плинтусом небольшой пакет в целлофане. Достал оттуда деньги, паспорт. Чуть потрепанный, но вполне приличный паспорт был выписан на имя Федора Федоровича Зайченко.

На фотографии он был безбородым и выглядел фертом. Вздернутый нос, нахальная усмешечка! Снимок был десятилетней давности. Кашлев вздохнул и спрятал паспорт в карман. Пересчитал деньги. Что ж, лет на пять хватит. А потом… Потом ему, наверное, уже ничего не будет нужно.

Деньги он засунул в бумажник и бросил его в чемодан. Собрал и аккуратно уложил два костюма, купленные в валютном магазине, с удовольствием отметил: «Почти новые, еще носить и носить». Положил туда же несколько рубашек. Чемодан был небольшой, и Кашлев пожалел, что придется бросить столько добра.

Сложив

чемодан, он пошел в ванную, снял рубашку и, подправив на ремне бритву, стал осторожно брить бороду, аккуратно смывая с тонкого лезвия волосы в раковину и снова и снова намыливая лицо пенистым ароматным кремом. Сбрив бороду, он долго и пристально разглядывал себя в зеркало, неприятно пораженный тем, что совсем не похож на Федяшу Кашлева с маленькой фотографии в паспорте. Землистый цвет лица и особенно старческий морщинистый рот, вислые щеки… Совсем дряхлый старик. Его вдруг обожгла мысль о том, что еще несколько дней назад он чувствовал себя уверенно и хорошо. Что же произошло? Что изменилось в его судьбе? Застрелен Хилков. Надо опять скрываться. Но не так ли прошла вся его жизнь, и никогда он не боялся идти навстречу будущему… Будущему. Да, раньше было будущее, а теперь его нет. Он уже не сумеет подняться, не сумеет найти Хилковых и Кошмариков, туповатых, послушных шестерок, с которыми до поры до времени можно иметь дело. Ему просто не хватит времени.

Кашлев осторожно смыл волосы с раковины, тщательно протер пол в ванной, а тряпку выбросил в мусоропровод. Тому, кто придет в эту квартиру после него, совсем не обязательно знать, что у хозяина была борода… Перед выходом из квартиры проверил наган. В нем еще осталось четыре патрона.

Ночь он провел в Рыбацком у старой дряхлой бабки, вдовы одного своего дружка, расстрелянного пятнадцать лет назад. Время от времени Кашлев привозил ей деньжат. Не часто, от случая к случаю, но бабка помнила его и была благодарна.

Утром бабка съездила на вокзал и, отстояв несколько часов в очереди, взяла ему плацкартный билет до Симферополя. Она, наверно, надеялась, что Федяша и на этот раз подкинет ей четвертной, и смотрела на Кашлева преданно и заискивающе. Но он не дал ей ничего, кроме той мелочи, что осталась от покупки билета. Подумал: «Ничего, старая карга, обойдешься. Мне теперь и самому экономить надо».

Он приехал на вокзал за пять минут до отправления — только-только добраться до тринадцатого вагона. И сразу же почувствовал опасность. Было больше, чем обычно, милиции. Он прибавил шагу, стараясь скорее добраться до спасительного вагона. Торопясь, сунул проводнице билет. Оставалась одна минута до отхода поезда. Проходя из тамбура в вагон, он заметил боковым зрением, что какой-то мужчина взялся за поручни. Кашлев подошел к своему месту и остановился, пережидая, когда тучная пожилая женщина засунет свои вещи под лавку. Поезд тронулся. И в это время с обоих концов вагона двинулись к нему мужчины. Один был совсем молоденький, светловолосый, в голубой тенниске. Лицо у него было сосредоточенным. Второй был постарше, в светлом костюме. Он шел беззаботно, спокойно, словно возвращался в свое купе, но Кашлев чувствовал, знал, что он идет к нему. И, поставив на пол чемодан, он сунул руку в карман, быстро выхватив наган, приставил его к виску. Дико взвизгнула женщина. В последние секунды подумав, что избавится сейчас от долгих, нудных допросов, очных ставок, от своего прошлого, старик Кашлев прошептал злобно: «Ну что, взяли?»

Накануне своего отъезда из Ленинграда Власов зашел к Белянчикову и просидел у него полдня, выспрашивая подробности поисков угнанных машин.

— Знаете, как они называли кражи автомашин? — спросил Юрий Евгеньевич. — «Операция „Инфаркт“». — Он протянул Власову листок бумаги. Это были показания подследственного Лыткина: «…В разговоре, смеясь, Хилков и Николаев спросили меня: „Ты знаешь, как эта операция называется?“ Я ответил отрицательно. Тогда они мне сказали: „Инфаркт“. Я спросил почему, а они объясняли мне, что, когда хозяин узнает о краже своей автомашины, его инфаркт хватает…»