Пропавшие среди живых. Выстрел в Орельей Гриве. Крутой поворот. Среда обитания. Анонимный заказчик. Круги
Шрифт:
— Так… Побеседовать, — неопределенно хмыкнул Корнилов.
Узнав от оперуполномоченного Макеева и от старика, что Бильбасов уже три дня ловит здесь рыбу и никуда не отлучался, он хотел сразу рассказать ему о смерти старпома, но сейчас передумал.
— А все же? Меня любопытство заело! — насторожился капитан. — Не рыбачить со мной за компанию вы ведь приехали?
— В прокуратуру пришло несколько писем о том что с Гориным хотят разделаться…
— Письма, конечно, анонимные?
— Анонимные.
— И пишут о том, что готовит расправу
— В письмах ваша фамилия не называется.
— Ну естественно! Понятно и так — не кок же будет списывать с судна старпома. — Он небрежно махнул рукой. — Пусть делают со мной что хотят, но плавать я с ним не буду. Это уж точно.
«Что верно, то верно, — подумал Игорь Васильевич. — Это, пожалуй, единственное, что и я знаю точно».
— Вы, Владимир Петрович, не так меня поняли. В письмах говорится, что Горина хотят убить.
— Убить? — капитан рассмеялся. — Это что–то новое. Да вы поймите, товарищ…
— Корнилов, — подсказал подполковник.
— Вы поймите, товарищ Корнилов, эти письма наверняка сам Горин и писал. Чтобы набить себе цену. Уж если вы всерьез хотите разобраться во всей галиматье, которую понаписал старпом…
— Да нет, Владимир Петрович. Я ведь не занимаюсь разбирательством заявления вашего старпома. Это дело прокуратуры. Я к вам приехал, чтобы задать один–единственный вопрос: где вы были вечером третьего июля? Правда, на этот вопрос мне местные жители уже ответили. Теперь вроде и спрашивать не о чем…
Бильбасов смотрел на подполковника очень пристально и сосредоточенно. Наконец спросил с сомнением:
— Неужели только за этим и приехали?
— Мы проверяли, где находились третьего июля вечером вы и другие люди, о которых написал в своей жалобе старпом.
— И только обо мне ничего не знали?
Корнилов не ответил.
— Крепко заштормило, — покачал головой капитан. — Прямо аварийная ситуация.
— А вы что же, в город возвращаться не собираетесь? — поинтересовался Игорь Васильевич. — С бюллетенем–то надо дома сидеть. Вам, вместо того чтобы судаков таскать, следовало бы давать объяснения в прокуратуре по поводу обвинений, выдвинутых вашим бывшим старпомом…
— Я здесь обдумываю, как мне его писать, это объяснение, — засмеялся вдруг Бильбасов. — А что, завидуете? Хороши судачки?
— Завидую, — признался Корнилов, и оба рассмеялись.
— Я сразу почувствовал в вас рыбака. Со мной разговариваете, а сами все на поплавки коситесь и встали правильно.
Он смотал удочки, положил в лодку садок с рыбой. Корнилов заметил, что, кроме судаков, там есть несколько крупных окуней. Бильбасов достал банку с червями и, чуть помедлив, словно раздумывая о том, пригодятся они еще или нет, выбросил их в воду. Потом высыпал прикормку.
Подняв якоря, они погребли к берегу. Всю дорогу гребли молча, только раз Бильбасов не выдержал. Крикнул:
— Неужели из–за одного вопроса приехали? Или еще что есть?
— Этот вопрос был главным, — отозвался
Потом Бильбасов почистил рыбу, они соорудили на берегу небольшой костер, сварили уху. Когда уха была готова, капитан принес хлеб, бутылку водки. Постучал по ней ногтем.
— Как, допускается?
— Нет, — отказался Игорь Васильевич. — Почки.
В начале года его разок тряхнула почечная колика. Врач сказал — камни. Прописал диету. А по поводу водки выразился неопределенно, дескать, немного можете. Болезнь больше никак не проявляла себя, Корнилов забыл и думать о диете, но, когда не хотел пить, всегда Ссылался на камни.
Бильбасов в некотором раздумье подержал бутылку в руке и, тихо пробормотав: «Какая ж уха без водки?» откупорил бутылку и налил полстакана.
Они ели уху, беседуя о рыбалке, красоте здешних мест, жаркой погоде. Капитан время от времени поглядывал на Игоря Васильевича долгим, изучающим взглядом, словно подтолкнуть хотел: чего тянешь спрашивай задавай свои «второстепенные» вопросы!
— Владимир Петрович как вы считаете, среди экипажа «Ивана Сусанина» есть такие люди, которые из ненависти к старпому могли бы решиться на крайний шаг?
— Чего ради? — пожал плечами капитан. Кто за хотел бы пачкать руки об эту дрянь! Простите о заявителях не положено говорить плохо?
— Говорите, что думаете, — махнул рукой Корни лов. — Нам истину выяснить надо.
— Нет, нет. Самое большее — публичная пощечина, — убежденно сказал Бильбасов. — Ему и мне… Я в этой истории главный виновник. Стыдно признаваться на старости лет…
— Ну а если по–другому поставить вопрос. Написал Горин заявление, я читал — не скрою, много серьезных обвинений. Но вот начинается доскональная проверка, и при этом всплывает кое–что посерьезнее. Тяжелое преступление. Старпом о нем не написал по каким–то соображениям, но знал, что в ходе проверки это обнаружилось бы обязательно. И кто–то, неизвестный ни Горину, ни вам, почувствовал, что пахнет жареным. Очень жареным. И задумал от вашего старпома избавиться. Можно сделать такое предположение, как вы считаете?
— Ах, товарищ Корнилов, я устал доказывать — все в его заявлении блеф, все натяжки…
— Не надо, не надо! — запротестовал Игорь Васильевич. — Не будем об этом. Хотя я думаю, что натяжек не может быть на пустом месте. Они всегда бывают к чему–то, эти натяжки. Но тут уж не моя компетенция… Меня другое интересует. А вы…
— Это другое нельзя понять, не зная главного. Только вы не подумайте, что я собираюсь оправдываться, — говорил Бильбасов спокойно, уверенно. — Я виноват в большем, — продолжал он. — Горин об этом не написал и не напишет никогда. Ведь это я создал старпома Горина! Я, собственными руками! Добро бы — только сам и пострадал. Но вместе со мной страдают другие люди. Честные, заслуженные. Юрий Максимович — типичный представитель нашего отечественного конформизма. Вы знаете, что такое конформизм?