Пропавшие среди живых. Выстрел в Орельей Гриве. Крутой поворот. Среда обитания. Анонимный заказчик. Круги
Шрифт:
Она шла к ним, улыбаясь. В руках был огромный белый гриб. Такие большие Корнилов вообще редко видел.
Сейчас, днем, девушка показалась ему еще красивее. Мокрые прядки волос прилипли ко лбу, большие голубые глаза смотрели внимательно.
— Оленька, какой чудо–гриб! — крикнул Огнев. — Колосовик, наверное. А мы тут встретились, разговорились, — мужчина показал на Корнилова. Игорь Васильевич усмехнулся. Он–то и слова не успел сказать. — Этот товарищ нас вчера выручил.
Оля усмехнулась:
— Это я и без тебя заметила. Ты хоть познакомил бы…
Огнев
— Да мы и сами еще незнакомы, я как–то не сообразил. — Он протянул руку: — Огнев Михаил Петрович. А это Оля.
Корнилов назвал свою фамилию.
— Фамилия у вас известная, — сказал Огнев. — Генеральская!
Оля улыбнулась и внимательно посмотрела на Корнилова.
— Фамилия у меня самая простая, — почувствовав этот пристальный взгляд и потому раздражаясь, ответил Корнилов. — А уж если в историю заглядывать, то каждый берет из нее то, что его больше интересует. Один — белого генерала, другой — героя Севастопольской обороны.
Фраза прозвучала зло, но Огнев не обиделся, а добродушно улыбнулся:
— Ну конечно, конечно. Разве в фамилии дело… Был бы, как говорится, человек хороший, правда, дочка?
Корнилов почувствовал, что краснеет. «Так она с отцом… А собственно, чего я здесь баланду развожу с ними? — подумал он. — Надо идти».
— К поселку эта дорога? — спросил он у Огнева. — Вы, наверное, так же хорошо, как историю, географию острова знаете?
Огнев усмехнулся:
— Знаю. В поселок, к Спасо–Преображенскому собору, надо брать левее, вот по этой тропке, — он показал на еле приметную дорожку, уходившую в сосновый бор. — Но учтите, молодой человек, ничего достойного внимания там вы не найдете. Собор малоинтересный, в псевдогреческом стиле… — Огнев хотел что–то еще сказать, но Корнилов перебил его:
— Спасибо. Собор меня мало волнует. Мне в поселок надо по делу.
— А–а… — протянул Огнев огорченно, словно жалел, что не сможет поподробнее рассказать Корнилову об этом соборе в псевдогреческом стиле.
Чем дальше шел Корнилов по тропинке, тем больше одолевало его беспокойство. Он вспоминал слова Иннокентия о болезни матери и думал о том, в каком состоянии ее застанет. А вдруг у нее что–нибудь серьезное?
Неожиданно лес кончился, и Корнилов увидел невдалеке, километрах в двух, большой белый собор на взгорке, несколько невысоких домиков среди зелени. Слева, в небольшом заливчике, покачивались у пирса потрепанные рыбацкие суденышки. На одном из маленькой трубы струился легкий дымок, да на баке было развешано белье.
Неожиданно на тропинке, сбегавшей от собора, появился безногий парень на тележке с колесиками. Отталкиваясь зажатыми в руках деревяшками, парень ловко скатился с горы. Ему было лет двадцать пять, не больше. Парень посмотрел внимательно на Корнилова, почему–то улыбнулся и спросил:
— У вас что курить есть?
— «Ява», — отозвался Корнилов, — закуришь?
— От «Явы» не откажусь, — сказал парень, подъезжая к Корнилову. — А то у нас тут одни «Южные». Нас ведь Петрозаводск снабжает. Из Ленинграда не привозят.
Он взял у Корнилова сигарету. Игорь Васильевич
— Турист? — спросил парень, закурив.
— Да не совсем, — ответил Корнилов, глядя на инвалида и думая о том, где же его, бедолагу, угораздило потерять ноги: под трамваем, под поездом? — Совсем я не турист. Хотел как раз у тебя спросить… Дом престарелых где здесь размещается?
Он специально сказал «дом престарелых», а не инвалидов, боясь произнести при парне это слово.
— Здесь! — махнул парень рукой на собор. — В монастырских постройках. Мы тут прямо как монахи живем. А вы что, проведать кого приехали?
— Да у меня мать здесь, — начал Корнилов и увидел, как посуровело вдруг у парня лицо, а глаза, смотревшие мгновение назад так приветливо и доверчиво, стали злыми.
«Откуда я знаю это лицо? — подумал Корнилов. — Такое недоброжелательное, недоверчивое? Не по делу ли об ограблении в Гавани он проходил?»
— Ма–а–ать у вас здесь, — сказал парень, растягивая слова. — Понятное дело. Сходите проведайте… — Он отвернулся и собрался уезжать, а Корнилову стало так обидно от этого холодного тона, от этого несправедливого подозрения, что он неожиданно для самого себя сказал:
— Ничего тебе не понятно! Забрать я ее приехал. И знать не знал, что ее сюда отправили…
Слова прозвучали как оправдание, совсем по–детски, но Корнилов не мог не сказать их безногому парню.
Парень снова повернулся к Корнилову и присвистнул:
— Вон у вас какие дела… Чего же вы балакаете тут со мной? Мать–то знает?
— Нет, — сказал Корнилов. — Не знает… Сказали, что она тяжело больна… Может, ты знаешь ее? Корнилова Вера Николаевна… Такая худенькая, совсем седая.
— Чудак вы, — улыбнулся инвалид. — Да они здесь все седые и худенькие. А Веру Николаевну я знаю. Как же. Да она ведь и недавно на острове. Месяца три…
Корнилов склонился к парню:
— Вот–вот: Месяца три. Как она? Здорова?
— Да вроде здорова, — пожал плечами парень. — Полчаса назад на обеде ее видел.
Но Корнилову почудились какие–то нотки сомнения в голосе у парня.
— Да чего вы волнуетесь? — сказал инвалид, заметив состояние Корнилова. — Пойдемте разыщем Веру Николаевну. Вот радость–то будет ей. Вот радость… — Он резко оттолкнулся и покатил вверх по тропинке, к собору. Корнилов пошел рядом.
— Вас как звать? — спросил парень.
— Игорь Васильевич.
— А меня Лешей. Алексей Федосеич Рымарев. Два года островник.
«Ну конечно, — вспомнил Корнилов. — Рымарев. Ограбление пьяных. Сколько ему тогда дали? Лет пять. А несчастье наверняка с ним в колонии приключилось. Ну и ну!» Корнилову вдруг стало не по себе, словно сам он был виноват в Алешином несчастье. — Как же он меня–то не признал? Забыл?»
Они прошли сквозь ворота в толстой монастырской стене. За воротами открылся заросший травой дворик. Дорожка, выложенная известняковыми плитами, привела Корнилова и его спутника к флигельку. Маленькие оконца, сплошь заставленные геранью в белых жестяных банках.