Пропавший легион
Шрифт:
Желая услышать еще чей-нибудь совет, трибун обратился с теми же рассуждениями к Горгидасу. Со странной усмешкой тот отозвался:
— Приказать? Запретить? Не будь дураком. Ты можешь приказать солдату все, что угодно, но даже твой центурион с его железным кулаком не сможет приказать им не думать. А если он попытается это сделать, они тотчас перестанут повиноваться. Но если они откажутся выполнить один приказ, кто поручится, что они не сделают этого снова? Легче всего ехать на лошади в том направлении, куда ее тянет.
Скаурус чувствовал в словах врача здравый смысл. Грек сказал то, о чем Марк и сам догадывался. Но уверенность, прозвучавшая в его последней фразе, перевернула
— Разумеется, мы забудем и Рим, и Грецию, и Галлию.
— Что? Никогда! — произнес Марк почти яростно.
— Брось, не говори так. В глубине души ты знаешь, что я прав. Спроси у своего сердца, и ты получишь ответ. Я не имею в виду память о том мире, который для нас потерян, это невозможно. Но пройдут годы, и Видессос медленно, незаметно наложит на нас свою руку. И вот придет время, когда ты обнаружишь, что забыл имена твоих друзей и близких… И это не слишком огорчит тебя. — Взгляд Горгидаса блуждал где-то далеко.
Трибун вздрогнул.
— Ты что, умеешь предсказывать будущее?
— А? Да нет, просто хорошо помню о прошлом. Однажды я вырвал свои корни из Эллады: покинул ее и стал врачом в Риме. Поэтому я понимаю то, что еще недоступно для тебя. И кроме того, — продолжал грек, — в наших рядах будет все больше и больше видессиан. Апокавкос уже хорошо вписался в наш строй, а ведь мы не сможем найти новых римлян, чтобы восполнить потери.
Скаурус ничего не ответил. Горгидас обладал даром говорить о вещах, о которых Марк предпочитал даже не думать. Он припомнил все, что случилось за последние шесть месяцев. Холодок безнадежности пробежал по его спине. «Ну что ж, — сказал он сам себе, — делай наилучшим образом все, что от тебя зависит». Это успокоило его. Проигрыш сам по себе не был позором.
Видессианские обычаи начали менять то, что Марк считал фундаментальной частью римского военного мышления, — отношение к женщинам. Армия Рима так часто находилась в походе, что легионерам запрещено было жениться, это расшатывало бы дисциплину. Ни видессиане, ни наемники этому правилу не следовали. Они много времени проводили в гарнизоне, и это давало им возможность заключать долгосрочные романтические союзы. В действующей армии это было бы невозможно. Трибун знал, что не сможет удержать своих людей от свиданий с женщинами Видессоса. Попытайся он сделать это, и его солдаты тотчас взбунтуются: ведь в соседних частях женитьба не возбраняется. Первая, а затем и вторая казарма (из тех четырех, что занимали римляне) были наспех разделены досками на отдельные клетушки. Прошло совсем немного времени — и первый римлянин уже хвастался, что станет отцом чудесного ребенка, который со временем займет его место.
Гай Филипп ворчал по этому поводу больше обычного.
— Я уже сейчас вижу, что с нами будет через год. Под ногами шныряют пацаны, солдаты затевают драки из-за того, что их матроны нынче не в духе. Великий Марс, куда мы катимся?
Чтобы рассеять эти жуткие предчувствия, центурион гонял легионеров больше обычного.
Скаурус тоже сторонился увлечений, однако он заметил: хотя у большинства намдалени были жены и подруги, эти привязанности отнюдь не вредили дисциплине. Он даже видел в этом свои преимущества. Имея за спиной семью, жизнь которой неразрывно связана с жизнью Империи, легионеры будут сражаться за Видессос еще яростнее. И все же он понимал, что эти семьи — еще один шаг к полному растворению в жизни Империи. Каждый раз, когда трибун видел римлянина, прогуливающегося с девушкой, он ощущал неизбежность того, о чем говорил Горгидас. Римляне были каплей чернил в огромном прозрачном озере, и капля эта неизбежно
Среди всех новых солдат, прибывающих в столицу, ближе остальных были римлянам намдалени. Это немного смущало Скауруса, который был предан Императору и знал, что люди Княжества при первой возможности с радостью выпотрошили бы Видессос. Но игнорировать эту дружбу было невозможно — римляне и намдалени принимали друг друга, как давно разлученные родственники. Возможно, шутливый бой, который они устроили, сделал их дружбу проще и ближе; возможно, намдалени были более открыты, чем видессиане. Но так или иначе, легионеры всегда оказывались желанными гостями в казармах островитян.
Когда Марк поделился с Гаем Филиппом своими опасениями о том, что дружба с намдалени может поколебать добрые отношения с видессианами, тот положил руку на плечо командира:
— Ты хочешь иметь друзей везде, — сказал он назидательно, как старший брат младшему. — Я полагаю, сказывается твой возраст. Каждый, когда ему тридцать, думает, что друзья необходимы. Как только тебе стукнет сорок, ты убедишься, что они могут спасти тебя не лучше, чем любовницы.
— К воронам тебя! — воскликнул удивленный Марк. — Ты еще хуже, чем Горгидас.
Однажды утром Сотэрик, сын Дости, пришел в римскую казарму, чтобы пригласить офицеров на тренировку намдалени.
— Это правда, вы побили нас пешими, — сказал он. — А теперь вы увидите, каковы мы в нашей лучшей форме.
Марк уже успел оценить грозную кавалерию островитян. Он одобрял их стремление приблизить учения к настоящему бою — точно так же поступали и римляне. Но по кривой усмешке, которую Сотэрик пытался скрыть, Марк догадался, что это приглашение было каким-то особенным.
На краю учебного поля несколько каморов упражнялись в стрельбе. Их короткие двойные луки посылали стрелу за стрелой в набитые соломой круглые мишени. Кроме них и тех римлян, что пришли вместе с Марком, все остальные были намдалени.
На одном краю поля стояли длинные ряды квадратных мишеней, сделанных из жесткой соломы, на другом длинной цепью выстроились всадники. Люди Княжества оделись в полную боевую форму, их лошади, уздечки, попоны и седла были богато украшены золотом и зеленой тканью. Золотые ленты свисали со шлемов, копий и лошадиных попон. Поверх кольчуги каждый надел короткую тунику того же цвета, что и флаг у луки седла каждого всадника. Сотни копий, как одно, взметнулись вверх, приветствуя римлян.
— О, какое внушительное зрелище, — восхищенно произнес Виридовикс.
Скаурус подумал, что галл нашел самое подходящее слово — зрелище, представление, что-то, что было подготовлено заранее специально для них. Он решил подходить ко всему, что увидит, именно с этой точки зрения.
Предводитель намдалени рявкнул команду. Сотни сверкающих наконечников копий, каждое из которых было в два раза длиннее человеческого роста, опустились до уровня соломенных кубов, расставленных за четыреста шагов от всадников. Командир взмахнул рукой. Как снежная лавина, с грохотом срывающаяся с вершины Альп, конница ринулась вперед. Разбег был довольно медленным. Тяжелые кони не могли сразу набрать нужную скорость. Но с каждой минутой они мчались все быстрее и вот уже понеслись вскачь. Земля дрожала под их тяжелыми копытами, как барабан, подковы отбрасывали грязь и траву далеко в сторону. Марк попытался представить себя стоящим на месте соломенных тюков: вот он стоит, смотрит, как, раздувая красные ноздри, несутся кони, как приближается сверкающее железо копий… Кожа его покрылась мурашками при одной только мысли об этом. Интересно, многие ли смогут выдержать подобную атаку?