Пропавший матрос
Шрифт:
— Это точно, Максим Алексеич, градуса своего не знаю. А бросить — нет силы.
— А ты попробуй.
— Пробовал… Ничего не выходит.
— До беды себя доведешь…
— И сам понимаю, Максим Алексеич… Долго ли до беды.
— У дохтура полечись. Может, у тебя болезнь.
— Лечился и у дохтура в Кронштадте. Славный такой дохтур, Федор Василич был… Лекарство давал…
— И что же?
— Зря лечился… Видно господь бог мне испытание послал.
— Давно бы ты, Аким, унтер-офицером был, ежели бы не эта самая загвоздка.
— За этим я не гонюсь,
Беседовали на эту тему с Акимом и некоторые офицеры. Он больше отмалчивался с виноватым видом неисправимого человека.
III
Проникнутый добрым намерением не брать сегодня «четвертого рифа», Аким несколько секунд колебался: взять ли с собой весь доллар или теперь же его разменять у кого-нибудь из товарищей, половину оставить на клипере, а на другую выпить?
Благоразумие подсказывало поступить именно так. И без того уж он был оставлен «без берега» за последнее свое безобразие на мысе Доброй Надежды и в Сингапуре просидел на клипере в то время, как товарищи гуляли на берегу. А он любил-таки посмотреть на чужие города и на чужих людей и всегда, бывало, сперва погуляет по городу и уж потом зайдет в кабак.
«Не мало ли только будет? Джин, сказывают, здесь дорог?» раздумывал Аким. «Пожалуй, дадут всего три стаканчика?»
Из затруднительного положения Акима вывел подошедший к нему Василий Швецов. Они были земляки — оба вологодские и из одной деревни — вместе служили на фор-марсе, были между собой приятели и на берегу обыкновенно гуляли вместе. Швецов добросовестно берег товарища и старался удерживать его, когда замечал, что Аким приближается к «градусу».
Это был здоровый, с богатырской грудью, среднего роста матрос, с пригожим румяным лицом и крепкими белыми зубами, сверкавшими из-за полураскрытых алых губ, веселый, бойкий на язык, парень, мастер побалагурить и посмешить матросов, спеть песню и отхватать на баке трепака. Матрос он был хороший, но с лукавой ленцой — любил полодырничать. Еще водилась за ним слабость: врал он, несусветно врал, довольно художественно и, так сказать, зря, без всякого намерения повредить кому-нибудь своим враньем. Уж как над ним ни смеялись, а он не мог удержаться и при первом же случае врал что-нибудь самое невозможное. На берегу выпить он был не прочь, но никогда не напивался и деньги больше тратил на покупку вещей и на гостинцы своей невесте — кронштадтской горничной, к которой писал длинные письма, наполненные отчаянным враньем насчет бурь и штормов и насчет городов и людей, которые он видел. И чувствительная горничная много пролила напрасных слез, читая про ужасы и беды, сочиненные женихом-матросом.
Швецов предстал пред Акимом в праздничном щегольском виде.
— Ты это что, Аким, надулся как мышь на крупу и на доллер глаза пялишь? Аль жалко его прогулять? — спросил с веселым смехом Василий, скаля свои белые зубы.
— То то… Не прогулять бы! — значительно произнес Аким.
— А ты, Аким, дай для верности его мне на
— Буду слушаться… Ты, вроде, быдто няньки будешь.
— И отлично. Мы с тобой, Акимуш, погуляем честь честью, благородно. Перво-наперво пошляемся по городу, людей посмотрим, в лавки заглянем по спопутности, а к вечеру можно и выпить по малости, до градуса, значит… Так что ли? Оно и выйдет по-хорошему.
Аким решительно отдал свой доллар товарищу и тихо промолвил:
— Смотри же, Вась, не давай мне ходу, будь другом. Чуть ежели что, вяжи меня…
— Не бойсь, брат, вызволю…
— Сказывают, напиток здесь дорог?
— Всякий должон быть в Гонконте… На разный скус.
И, помолчав с минуту Швецов вдруг заморгал глазами и возбужденно выпалил:
— А знаешь что, Акимка?
— Что?
— Ведь нас и завтра отпустят на берег!
Аким отлично что приятель врет, и промолчал.
— Это я тебе верно говорю… право верно, — с горячностью продолжал Василий. — Сичас Макарка, капитанский вестовой, сказывал… Сам капитан старшему офицеру, говорит, приказ отдал, чтобы каждой вахте по два дня кряду гулять. Это говорит, в награду матросикам за их труды. Небойсь, Макарка вздора болтать не станет…
— И здоров же ты врать, Вась! — улыбнулся Аким.
— Зачем врать? Завтра сам увидишь. А то: врать!
Стоявшие вблизи матросы рассмеялись.
— Васька, братцы, никогда не врет! — заметил кто-то.
— Так завтра отпустят? — раздался голос из кучки.
— Беспременно! — настаивал Василий.
— И, пожалуй, денег дадут… Насчет этого не слыхал?
— Чего не слыхал, того не слыхал.
— А ты, Василий Иваныч, соври…
Снова раздался хохот.
— Вались наверх, ребята!.. — прокричал появившийся боцман Савельев.
Он положительно сиял великолепием, этот долговязый, не совсем ладно скроенный, худой, рыжий Максим Алексеич, с зачесанными вперед височками, с выбритыми усами и с баками в виде котлет, в тонкой рубахе, в сапогах со скрипом и с пестрым платком в своей большой жилистой руке.
— Вались… вались, нечего копаться! Сичас во фрунт! — весело покрикивал боцман, поторапливая, без обычных крепких слов, замешкавшихся ребят.
Скоро все отправлявшиеся на берег были наверху.
Старший офицер ходил по палубе. Увидав Акима, он подозвал его к себе и сказал:
— Смотри же, Жданов. Помни, братец, что я тебе говорил.
— Есть, ваше благородие!
— Побереги себя. Ежели снова набуянишь, то никогда больше не увидишь берега. Понял?
— Понял, ваше благородие!
— А нож зачем берешь? Оставь его.
— Есть, ваше благородие.
— Ну, ступай… Дай тебе бог, Жданов, воздержаться.
Аким снял с себя пояс с ножом, передал его оставшемуся матросу и пошел покурить.
А в это время старший офицер говорил боцману:
— Смотри, Савельев, чтобы Жданова на берегу берегли. Одного не оставлять!