Пропавший в чёрном городе
Шрифт:
– Да, взрослый…
Мама устало улыбнулась.
Сели за свой привычный столик у большого окна.
Мишка собрал подносы, протянул сестрёнке бумажный кулёчек.
– Держи, егоза! Это тебе и маме.
– А что это?!
Варька спрашивала, а сама уже нетерпеливо раскрывала бумажку.
С восторгом захлопала ресницами.
– Ой, пироженки! Полоски с помадкой! И тебе, мама, смотри!
Достала две простенькие пироженки из песочного теста с розовой помадкой поверху. – А тебе, Мишка?! Ты почему себе не взял?
–
Мама улыбнулась.
– А ты поделись с братом, отломи ему кусочек. И я отломлю ему тоже.
– Держи, Мишка! Не стесняйся. Вкусно же!
Все вместе смеялись, Варька стучала ложкой по тарелке, тараторила, рассказывала про школу и про знакомую ей серую кошку.
На вечерней летней улице было тепло и тихо.
– Не спеши, пойдём помедленнее, прогуляемся, я что-то немного устала…
Мишка кивнул.
В безветрии высокие тополя и сами не шумели, и хорошо скрывали далёкие звуки.
Варя умчалась по пустынному тротуару вперёд, торопясь догнать до перекрёстка грузовик с мебелью.
– Ну как там, мам? Что они сегодня говорили? Ты звонила им?
– Звонила.
Мама шла устало, безо всякого внимания и интереса смотрела себе под ноги, теребила в руках косынку.
– В милицию?
– Да, в милицию.
– Ну и что?
– Забежала на минутку в перерыве к себе в профком, Галина дала оттуда позвонить, по её телефону. Времени было в обрез, много не наговоришь… Ну, там, в милиции, дежурный, сказал, мол, пока ничего нового. Я отпросилась у мастера, на послезавтра взяла отгул, сама схожу в отделение, поговорю с начальником подробно, может какие-то мелочи от меня потребуются, сведения…
– Я тоже заходил в заводской комитет комсомола, там девчонки говорят, что ещё раз запрос в Кёнигсберг написали, в парткоме согласовали, по полной форме, и послали.
С радостным криком навстречу им бежала раскрасневшаяся Варя.
Мама поспешно замолчала.
– Ладно, Миша, потом, дома обо всём поговорим…
Варя подскочила, запыхавшаяся, дёрнула брата за рукав.
– Мишка, а ты в нашу школу больше никогда не пойдёшь? Всегда только работать будешь?
– А на комбинате тоже есть школа, только она называется рабочей, фабрично-заводской. Мы теперь со знакомыми ребятами там учимся. И работаем. Ты грузовик-то догнала? А то я заговорился с мамой, не заметил.
– Догнала, ещё как! Я быстрее всех в классе бегаю! И пою тоже громче всех.
Из-за угла неловко вывернулся и сразу же попал навстречу им дядька-инвалид, в пиджаке с медалью, на тележке со скрипучими подшипниками.
Он был ниже их, смотрел только на асфальт и с угрюмым молчанием толкался вперёд деревянными, обмотанными тряпками, утюжками.
Мама немного отстала от Вари и Мишки, пропуская инвалида, поднесла косынку к глазам. Вытирая слёзы смотрела на детей.
Дома Мишка сразу же уговорил
– Я её читал, там на сто двадцатой странице будет самое интересное…
Сам умылся, причесался, в майке, сел за кухонный стол, положил руки на стол.
Мама, сложила остатки хлеба в небольшую кастрюльку, накрыла её крышкой и убрала в шкафчик.
Задумалась.
Обернулась, заметила Мишку.
– Ты чего это?
Мишка кашлянул, пристукнул кулаком по столу.
– Мама, я всё решил…
В этот день Мишка действительно всё решил и сделал огромное дело.
С самого утра он, ещё не вставая к своему токарно-винторезному станку, безо всяких лишних церемоний поднялся на второй этаж, к двери директора фабричной школы.
Их директор Иваныч был небольшеньким, крепеньким фронтовичком-здоровячком, с коротким седоватым ежиком и смышлёными энергичными глазами, полными доброжелательного любопытства.
Иваныч обращался со своей рабочей пацанвой как отец-командир со вверенным ему рядовыми. На работу он ходил в военной форме со следами от споротых погон, с колодкой наградных планок и с ввинченным в гимнастерку единственным знаком «Гвардия».
– Чего тебе? Со станком проблемы?
– Не-ет, со станком всё в порядке… Мне уехать надо.
И в комитете комсомола Мишка действовал тоже решительно.
Дверь открыл без стука, закричал прямо с порога.
– Давайте мне направление! Я тоже хочу ехать туда, куда вы послали моего брата! На тот же самый завод! Он токарь и я токарь.
Мишка заранее знал, что будет грозно ругаться на секретаря их комсомольской организации, на всех, кто будет в комитете, и станет размахивать руками.
– Я никого здесь не прошу! Я ответственно требую, чтобы вы меня направили в Кёнигсберг! Там же нужны рабочие специальности, а ещё… Многие здесь, на комбинате, на нашей улице, во дворе, считают, что мой старший брат Славка испугался в Кёнигсберге трудностей, скрывается от работы и занимается там нехорошими делами. Но это же совсем не так! Я поеду туда и сам узнаю про всё, что там с ним произошло! Я буду работать, буду искать в Кёнигсберге Славку и докажу, что он честный человек! Он же сильный, очень сильный, он гирю тридцать раз правой рукой поднимает! Просто с ним сейчас что-то случилось и ему нужна моя помощь. Я в этом уверен! Оформляйте мне комсомольскую путёвку. Пишите документы, я от вас никуда без документов не уйду.
Мишка решительно поставил стул на середину кабинета и сел.
Из угла испуганно пискнула знакомая девчонка.
– А ваш Иваныч что? Он знает? Он согласился?
Иваныч знал.
Ещё тогда, утром, после разговора, он крепко взял Мишку за плечи.
Отодвинул от себя, посмотрел прямо в глаза.
– Правильно решил, сынок! Своих бросать нельзя, ни в бою, ни в жизни… Будет тебе там трудно – сообщай. Поможем, чем можем, и тебе, и Славке пропавшему, и матери твоей с сестрёнкой. Делай своё дело. Успехов!