Прорицание

Крапп Раиса

Он помнил, какой стояла она в перекрестье оценивающих глаз на рынке Кум-Эрака. Стояла вольно, будто и не чувствовала этих взглядов, не слышала пронзительного голоса торговца, расхваливающего ее покупателям. Подняла лицо, посмотрела над головами людей. Потом взгляд ее неторопливо скользнул вверх, в небо. Феррах поднял глаза и увидел в яркой синеве птицу-горлицу за ней следовал взгляд женщины. От едва приметных, плавных движений головы волосы ее переливались, играли темным золотом. Они стекали на плечи ровными волнами, и казалось - не на солнце блестят, а светятся собственным светом. Потом торговец сдернул с ее плеч легкое покрывало, и глаза ее полыхнули гневом. Когда повела она ими по рядам, переходя с одного лица на другое, взгляд ферраха

встретился с ними, широко открытыми, крылатыми от длинных густых ресниц, почерневшими от гнева. И гнев был ей к лицу. Феррах рассматривал ее, завороженный чистой, воздушной красотой. Нет, не красотой, а каким-то неуловимым очарованием. Да, природа одарила ее тонким станом, изяществом и грацией. Но феррах пресытился женской красотой и давно уже выбирал женщин для своего господина так же, как драгоценности, коней, ткани, забавные пустячки. Эта же - она была нечто иное. И он смотрел, пытаясь разгадать ее, уже решив, что за эту северную жемчужину заплатит сколько угодно, но с рынка она уйдет только в его караван.

Когда-то ферраху нравилось укрощать гордых, как необъезженных скакунов подчинять властной руке. Но после торговой площади никакой особой строптивости за ней не замечали, она была как все другие женщины, почти как другие. А, казывается, сделала выбор между жизнью и смертью, и тайком исполняла собственный приговор себе.

День был длинный. У нее было довольно времени для размышления. Губы ферраха чуть дрогнули в усмешке. Размышлять? Женщине? Когда за нее думают и решают. Поняла она вздорность своих поступков? Войдя, она не подняла глаз, и плечи покорно опущены. Она ждет приказа так, как надлежит это женщине.

Ему было приятно смотреть на нее, глаза отдыхали после раскаленного солнца, неба и песков. Она была одета в платье из тончайшего легкого, как газ, зеленого, как ее глаза, шелка. В то, что называлось стеклянными одеждами. Струящаяся, полупрозрачная ткань окутывала ее и скрывала всю. Но легкие складки шевелилась даже сейчас, в неподвижном воздухе шатра. При малейшем же движении в воздушных драпировках вдруг обнажалась изящная рука, разрез от щиколотки до бедра возбуждал и притягивал взор мужчины... Теперь покорна ли?

Феррах взял гроздь винограда и, подойдя к ней, опустился на колено, протянул. Глаза ее на несколько мгновений вспыхнули изумлением и вдруг резко сузились - она оттолкнула коленопреклоненного мужчину ногой. Он вскочил, бросив ладонь на рукоять ножа на поясе. Она не отпрянула в страхе, наоборот, чуть побледнев, подалась вперед, с готовностью подставляя грудь стальному жалу. И вдруг увидела в глазах его не гнев, а холодное исследование. Она сникла, закусила губу, на ресницах задрожали прозрачные слезинки.

Феррах взял ее за руку, провел вглубь шатра. Она опустилась на ковер, но он не был уверен, что женщина заметила его позволяющий жест. Ему показалось, что силы просто оставили ее.

– По-прежнему жаждешь смерти?
– усмехнулся феррах.
– Ты очень скоро найдешь ее, если проделаешь подобное с наббилахом, своим господином.

С низко опущенной головой, поникшими плечами она казалась совсем маленькой и слабой. Откуда же в этой хрупкой юной женщине столько непокорности? Вольные ветры родины, просторы ли зеленых степей пробудили в ней ее независимость? Или пробивался этот росток сквозь гнет столетнего рабства ее недалеких предков? Даже теперь - сникшая, будто надломленная, она непокорна: в неуловимом, но упрямом повороте головы. Ему захотелось протянуть руку и отвести тяжелый каскад русых локонов, скрывающих лицо. Но зачем ей независимость? Любая женщина, как бы горда ни была, должна иметь хозяина. И выполнять свое предназначение. Взамен мужчина даст ей покровительство и защиту. А эта предпочитает смерть. Она вдруг подняла голову и посмотрела на ферраха. И столько неизбывной тоски было в ее глазах, что в бесстрастном лице ферраха что-то дрогнуло. Вот такими станут ее глаза, когда найдут способ сломать ее,

погасят огонь протеста. Лишь бессильная ненависть будет тлеть на дне крылатых очей, чтобы безоглядно взорваться однажды. И тогда придет к ней желанная смерть. Но она даже не подозревает, насколько страшная и мучительная... Для этого он заставил ее отказаться сегодня от голодной смерти? Для того чтобы через несколько дней отдать на душевные муки, на беспросветное будущее? Такую тоску в глазах он уже видел однажды - в глазах смертельно раненого животного, когда подходил добить его. А ее - отпустить умирать медленно?

Да ему-то какая забота?! Она идет путем сотен, тысяч! Особенная? Вздор! Но тогда почему он боится преодолеть ничтожное расстояние до нее расстояние вытянутой руки?

Протянув руку, он сжал ее запястье и заставил раскрыть ладонь. Феррах долго всматривался в виньетку линий, не веря тому, что открылось его глазам. Потом вызвал стражу и велел увести женщину. Откинув полог, он смотрел ей вслед. Маленькая и тонкая, как тростинка, она то пропадала во тьме, то возникала снова, выхваченная из мрака светом костров. Феррах поглаживал зудящий шрам на предплечье. Но теперь он был спокоен - колебания и сомнения оставили его. Эта женщина, чужая неприкосновенная собственность, - его судьба и жизнь.

...Он не верил гаданиям. Но над словами гооруни не рассмеялся, что-то не позволило. Может быть, ее темные, печальные глаза. Так глаза у них всегда печальны. Род гооруни настолько низок, что их никогда не используют в качестве домашних рабов, и позором считается взять в наложницы женщину-гооруни, хотя они очень хороши собой. И мужчин, и женщин проклятого богами рода используют на самых тяжелых полевых работах.

Молодая семья, с кем случай так странно свел его, разделяла судьбу сородичей, ничем не выделяясь среди них. В тот памятный день феррах возвращался с конной прогулки. Он давно не брал с собой сопровождающих, как того требовало его положение - устав от неискренних слов, трусливого и льстивого преклонения, он предпочитал одиночество.

Феррах спешился и неторопливо шел краем редких зарослей. Чуть поодаль, на поле, покрытом стрельчатыми всходами маиса, были видны согнутые спины рабов. Сонная истома разливалась в горячем неподвижном воздухе. А потом все произошло в мгновения: ребенок в тростниковой плетенке, змеиная голова над ним и яростное шипение...

У него в руках не было ничего, кроме повода. И он сам не понял, как голой рукой отшвырнул гадину от младенца. Но змея оказалась еще стремительнее - плоская треугольная голова ударила в плечо, и руку прокололо короткой болью. Потом он смутно сознавал, что его окружили люди, кто-то надрезал ранку, высасывал яд вместе с кровью...

Когда наббилаху доложили о случившемся, он немедленно прибыл в дом ферраха. Выслушав доклад лекарей и высказав любимому слуге слова сочувствия, он все же дал волю гневу.

– Как смел ты рисковать своей жизнью!
– кричал он.
– Ради кого?! Весь их поганый род не стоит твоего ногтя!

И распорядился немедленно казнить мужа и жену вместе с их выродком. Почтительная, но настойчивая просьба ферраха спасла их во второй раз.

– Мой господин! Я и без того раскаиваюсь, что был так неразумно опрометчив. Видно, солнце напекло мне голову. Но прошу моего высокого господина отменить свое распоряжение. Иначе мой поступок выглядит и вовсе глупо.

– Пусть будет по-твоему, - с неудовольствием согласился наббилах.
– Но если хочешь наверняка сохранить ничтожные жизни, тебе придется поскорее выздороветь.

Феррах действительно, и сам не понимал своего порыва. А родители ребенка стояли на коленях перед воротами его дома во все дни, пока смерть опаляла ферраха своим дыханием, сухими губами непрерывно шептали слова молитв. Гооруни считались колдунами. И неизвестно, что отвело от ферраха близкую смерть - старания лекарей и их страх казни, умелая и своевременная помощь рабов-гооруни или их молитвы-заклинания.