Пророчество Двух Лун
Шрифт:
Королева покусала губу.
— Не оправдывайтесь, милый. Нам достаточно знать, что мой дорогой брат герцог нашел озлобленного человека, обласкал его и превратил в свое орудие.
— У вашего величества уже есть предположения касательно его будущей судьбы? — осведомился Адобекк не без осторожности.
— Возможно… Но сперва я хотела бы выслушать ваши соображения.
— Оставьте его в живых, — быстро ответил Адобекк. — Не нужно, чтобы о покушении узнали.
— Его ведь можно убить и тайно, в тюрьме, — сказала королева почти сладострастно.
Тонкий
Адобекк задохнулся от неожиданности. В таком обличье развращенной девочки-подростка — он не видел свою королеву, пожалуй, никогда.
— Вы намерены подослать к нему в камеру убийцу, ваше величество? — спросил Адобекк.
Она откинулась в кресле. Из-под длинного одеяния показалась босая ступня. Пальцы смуглой ножки зашевелились. А потом все исчезло: и сладенькая улыбка, и босая ножка, и тонкая розочка. Складки капюшона легли вокруг лица так неподвижно и рельефно, словно принадлежали статуе из темных пород камня.
— Нет, холодно сказала королева. — Вы правы. Он может еще пригодиться, этот ваш Радихена. — Ее ноздри чуть дрогнули.
— В таком случае как мы поступим?
— Если отправить его назад, к Вейенто, герцог попросту убьет его, — произнесла королева. — Радихена не справился с поручением, он попал к нам в руки, и герцог ни мгновения не будет сомневаться в том, что его человек, оказавшись в тюрьме, рассказал обо всем.
— Естественно, — вздохнул Адобекк.
— Выпустить его на волю? — продолжала она. — Однако он может быть опасен.
— Нет. — Адобекк покачал головой. — Опасен — вряд ли, а вот бесполезен — это точно. Я бы предпочел держать его под рукой.
— Полагаете, он не повторит попытку? — тихо спросила королева.
— Теперь убийство принца лишилось для него всякой ценности и смысла, — ответил Адобекк. — Мы ведь слышали его рассказ. У него была единственная цель — эта девушка, Эйле. Сейчас, когда она мертва, ему безразлично, где и как жить. Я даже думаю, что он не слишком боится смерти.
— Но пыток он испугался.
— Это другое.
Они помолчали. Адобекк боролся с искушением позвать стражу и потребовать, чтобы принесли кувшин прохладного сидра. Страже не следовало знать о присутствии королевы.
Наконец Адобекк прервал молчание:
— В какой-то мере мне даже жаль его. Он — худшее из возможного: невежественный мужлан, который поднахватался грамоты, приобрел некоторое понятие о лучшей жизни — точнее, о том, что в представлении мужлана считается лучшей жизнью… И теперь страдает, как безвинно мучимое животное. Самое ужасное заключается в том, что пути назад для таких, как он, не существует. Он не сможет забыть того, что видел, что прочел, о чем мечтал. Проклятье! — Адобекк стукнул себя кулаком по бедру. — Ненавижу мечтательных мужланов, даже в пасторалях.
Королева чуть улыбнулась.
— Не старайтесь меня насмешить. Я ценю вашу
Адобекк вздохнул:
— Вот и я говорю, что это ужасно… На что он рассчитывал? Даже если бы ему удалось ускользнуть от нас, герцог не стал бы рисковать: я не верю, что господин Вейенто доверился бы другому человеку вот так, всецело…
Внезапно лицо Адобекка потемнело. Королева насторожилась, приподнялась в кресле.
— Что?.. — сорвалось с ее губ.
— Скорее всего, Вейенто отправил еще одного убийцу — чтобы устранить Радихену сразу же после покушения. Это вполне в его стиле.
Ее величество опустила веки. Тень ресниц полукружьями легла на щеки королевы.
— Я устала, — сказала она. — Проводите меня в мои покои. Пленник поступает в ваше полное распоряжение, друг мой. Обещаю вам мое одобрение в любом случае… И не убивайте его. Пока.
— Только распущу об этом слухи, — обещал Адобекк, предлагая ее величеству руку.
Талиессин появился в покоях своей матери перед рассветом. Неизвестно, где принц провел ночь; в его волосах застряла солома, одежда была пыльной, руки и лицо — грязными.
— Гайфье, — сказал Талиессин, и королева мгновенно пробудилась.
В полумраке блеснули ее глаза, видно было, как шевельнулись и изогнулись темные губы.
— Это ты? — тихо окликнула она.
Прошуршало покрывало: королева села, набросила на плечи шелковую ткань. Талиессин молча стоял на пороге и смотрел на мать. Покрывало стекало с ее плеч, как вода; королева всегда ладила с вещами здешнего мира.
— Я знал, что это имя разбудит вас, матушка, — сказал Талиессин, криво усмехаясь.
— Зачем ты назвал имя своего отца, Талиессин? — спросила она.
— Я назвал вам имя моего сына, матушка, — ответил Талиессин. — Вы ни разу не изволили взглянуть на своего внука. Неужто вы пренебрегли моим бастардом только потому, что он ни в малейшей степени не является Эльсион Лакар? Или вам не нравится, что он рожден не в браке?
— Я могла бы спросить тебя, отчего ты сам не принес мне ребенка для благословения, — отозвалась мать. — Или, по-твоему, правящая королева должна была сама отправиться за четвертую стену, в дом твоей возлюбленной?
Талиессин оскалился.
— Моей возлюбленной больше нет, мама. Слышите, ваше величество? Ни я, ни все ваше королевство не уберегли ее.
— Чего ты добиваешься, Талиессин? — спросила королева. — Ты взрослый мужчина, ты — отец, ты — Эльсион Лакар, как и я. Если ты явился ко мне среди ночи, следовательно, ты отдаешь себе отчет в важности своего требования.
— Мое требование очень простое, — сказал Талиессин.
Он вынул кинжал и на глазах у своей матери четырежды полоснул себя по лицу — широкими, размашистыми движениями. Рука его не дрогнула и не замедлилась ни на мгновение.