Пророчество любви
Шрифт:
— Вернулась? Откуда?
Алана, охваченная ужасом, смотрела на него. Он знал. Святое распятие, он все знал.
Еще раз спрашиваю тебя, саксонка! Где ты была в то утро, если не в часовне?
Лицо рыцаря казалось высеченным из камня, а голос — тверже камня: О, она скорее предпочтет быть снопа высеченной, чем терпеть его жалящий и беспощадный взгляд!
Меррик ждал, она солжет. Каким-то образом она чувствовала это, но не собиралась оправдывать его ожидания.
— Я ходила повидать Обри. Он стар, и некому о нем позаботиться…
Меррик
— Почти каждый день я посылал к нему с едой кого-нибудь из моих людей, саксонка. Так что не смей обвинять меня в…
— Я ни в чем тебя не обвиняю! Но мне хотелось убедиться, что Обри жив-здоров! Впрочем, я не думаю, что ты поймешь, как дорог мне старик!
Хотя скулы Меррика напряглись, он больше не стал спорить.
— И ты ничего не знаешь о том, что произошло в часовне?
Алана покачала головой.
— Поэтому я и пошла туда сегодня. Хотела все увидеть сама.
Глаза Меррика сузились.
— Тогда почему ты, вернувшись из часовни, выглядишь, как испуганный заяц? Там кто-нибудь был? Что ты видела? Кто так напугал тебя?
Широко раскрыв глаза, Алана покачала головой:
— Я… я вовсе не напугана. И там никого не было, кроме Сибил.
— Тогда почему же ты бежала? Губы девушки приоткрылись.
— Н-не знаю сама, — она не осмелилась рассказать о своих ощущениях: он мог бы подумать, что она и вправду ведьма.
Губы рыцаря изогнулись в легкой улыбке. — Ты меня огорчаешь, саксонка, — прошептал он. — Я подумал, ты бежала оттого, что узнала о моем приезде и хочешь поскорее остаться со мной наедине.
Щеки Аланы окрасились румянцем цвета пурпурного заката. Меррик подошел ближе и встал прямо перед ней — так близко, что она видела лишь широкую грудь рыцаря. Девушка молила Бога, чтобы Меррик не заметил ее замешательства.
— Ты ошибся, норманн.
Когда он склонил к ней голову, она оцепенела. Не прикасаясь к телу, Меррик завладел ее губами, но вскоре отстранился.
— Ах, какой я забывчивый, саксонка! Ты считаешь меня отвратительным, так ведь? Заявляешь, что ненавидишь меня до глубины души! Но остается загадкой, почему стоит мне поцеловать тебя, как я чувствую, что тело твое тает, а сердце начинает бешено биться в груди.
Отчаяние захлестнуло девушку:
— Ты жесток, норманн! Ты не должен так поступать со мной! Не такая уж я дурочка, чтобы не понимать, что ты задумал! Это всего только способ наказать меня!
Руки Меррика, волнующе теплые и сильные, опустились ей на плечи. И вдруг его предположение стало правдой: ее сердце отчаянно забилось.
Алана вскричала слабо и тревожно:
— О, нет!..
Он крепко прижал ее к себе.
— Да, саксонка, — его шепот оказался настолько пылким, насколько крик Аланы трепетным. — Да.
Его губы прижались к ее губам в ненасытном поцелуе. Он, казалось, молил о чем-то. В мгновение ока платье Аланы упало у ног. Она стояла перед рыцарем в одной
Одним быстрым движением Меррик стянул через голову свою рубаху, но Алана от смущения едва заметила это. Она содрогнулась, лишь когда ее взор упал на широкую и мощную грудь рыцаря. И снова она почувствовала на своем теле его настойчивый взгляд, который ощущался столь же явственно, как прикосновение.
Девушка обхватила себя руками, пытаясь скрыться от его взора. Она отвернулась, понимая, что Меррик может смотреть на нее, сколько угодно. Горячие слезы жгли ей глаза, ком стоял в горле. Он будет делать все, что хочет… чего бы ни захотел!
— Посмотри на меня, саксонка!
Алана отвела глаза и опустила голову.
Меррик стиснул зубы. Плечи Аланы поникли. Она плачет, гневно заметил он, хотя девушка не издала ни единого звука.
Воздух содрогнулся от громоподобных ругательств. Твердые пальцы ухватили подбородок Аланы. Она съежилась от страха и побелела, как снег. Глаза, огромные, страдальческие, умоляющие, были залиты слезами.
В этот момент он возненавидел ее. Какое-то темное, неведомое, захватывающее чувство зарождалось в душе.
— Во имя Христа, саксонка, я тебе не сделал ничего такого, чтобы так бояться меня и рыдать! Я причинил тебе боль? Обидел? Скажи!
Алана покачала головой. Горло у нее непроизвольно сжималось, но она не могла ни сдвинуться с места, ни заговорить.
— Я поселил тебя в доме, который несравненно лучше того, что был у вас с матерью при жизни отца, — сердито продолжал он. — Я вдоволь кормил тебя и просил собственную сестру ухаживать за тобой, как если бы она заботилась о родном сыне! Ты от меня не видела зла! Почему же тогда ты отвергаешь меня?
Алана сжала руки в кулаки так, что ногти врезались в ладони. У нее было ужасное предчувствие, что слезы будут литься бесконечно и никогда не остановятся.
Что-то дрогнуло в душе Меррика. Он приподнял ее лицо за подбородок.
— Отвечай мне, саксонка! Почему ты отвергаешь меня?
— Я… я не отвергаю тебя, — она судорожно всхлипнула, слова с трудом вырывались из груди.
— Однако так оно и есть! Отвергаешь! Не словами или поступками, но рыданиями! — пальцем он отер слезу с ее щеки.
Алана все так же стояла перед ним, дрожа, как в лихорадке, и было нечто такое в ее позе — ранимость, беззащитность, — что внезапно поразившая догадка мелькнула у него в голове.
Он заставил ее взглянуть на него.
— Много ли мужчин делило с тобой ложе, саксонка?
Она ответила тихим прерывающимся голосом:
— Никто, кроме тебя, не видел меня обнаженной. Никто, кроме тебя, не дотрагивался до меня. Ни с одним мужчиной я не делила ложе. Ни с одним… кроме тебя.
— Ты со мной не делила ложе! По крайней мере, не в том смысле… — Меррик замолчал и впился в Алану настойчивым взглядом, словно желая проникнуть в глубину души девушки.