Прощание с хутором
Шрифт:
Донские казаки всегда жили землей: пахали, сеяли, разводили скот.
Пришла «коллективизация», а с ней — «раскулачивание». И опять — десятки тысяч самых трудолюбивых, а значит, «зажиточных» казаков морили в тюрьмах, везли эшелонами, а потом баржами, по северным да сибирским рекам, вместе с малыми детьми в края полярные или в пустыни.
А потом были «дела колосковые». И был 1937 год. Снова — тюрьмы, снова — расстрелы и ссылки.
Сколько казачьих жизней в эти годы погублено?.. Кто их считал?.. Местный журналист Н. Ф. Степанов по архивам ФСБ установил, что только в двух хуторах, Качалинском и Гуреевском, только в 1937 году были расстреляны и сосланы в исправительно-трудовые лагеря 48 казаков. Домой
А через четыре года с этих же хуторов на войну были призваны 87 казаков. Вернулись с войны очень немногие.
Казачий край становился краем вдов, сирот, безмужних девок-«вековух». Он естественно вымирал, теряя и теряя своих мужиков, хозяев. И в первую очередь хозяев крепких, зажиточных, не «востропузую чигу», не голь перекатную, а донских казаков, которыми ставился этот край и славился, кормил себя и других, охранял свои земли и всю Россию, берег вековые нравственные законы семейного и общего жития. И потому «…казачество должно быть сожжено в пламени социальной революции». Этот приказ Троцкого исполнился не вдруг. Не вязанку хвороста жгли, а Всевеликое войско Донское, которое «надо будет…истребить, просто уничтожить физически» (Рейнгольд).
Уничтожали, искореняли, считай, целый век. С октября 1917 года. Искоренили. Простой пример.
В конце прошлого века, после земельных реформ на земли бывших колхозов, не в один день, а в два-три десятилетия пришли новые хозяева. В нашем районе они теперь широко известны: семья Штепо, А. Б. Колесниченко, Н. Н. Олейников, Осипов, А. И. Кузьменко, С. М. Якутин, В. В. Крючков и др. — все они прежде работали в коллективных хозяйствах. Нынче у каждого из них тысячи и десятки тысяч гектаров пашни, элитные молочные фермы, поливные земли. Все начинали, как говорится, «с нуля». Опытные хозяева, умные люди, настойчивые, трудолюбивые. Потому и получилось.
В Задонье, в казачьих голубинских да пятиизбянских краях таких людей не оказалось. Охотников было много. Их сотнями можно считать. Были и все сплыли. На сегодняшний день лишь несколько хозяев: Синицын, Семерников, Дубовов, Пушкин работают, как говорится, «для собственного прокорма». Сотня-другая гектаров земли: бахчи, подсолнух, ячмень, пшеничка, просо. Кое-какая техника. Перспектив развития нет. Кормятся сами, и слава богу.
Еще один пример. Лет десять назад, а может, и более, когда началось «возрождение казачества»: митинги, «круги» да сходы, в основном в городах, выборы атаманов, лампасы, фуражки и прочее, в ту веселую пору в станице Голубинской районные власти решили создать конноспортивную школу. Подыскали помещение, привезли лошадей, корма, сбрую, технику для заготовки сена, зарплату установили «штатным» работникам и передали все станичному казачьему обществу: «Владейте и возрождайтесь!» Потому что: «Без коня казак — сирота», «Казаку конь себя дороже», «Казак сам голодает, а лошадь сыта» — старинные и вовсе не пустые казачьи пословицы.
Но… кони в «казачьем обществе станицы Голубинской» стали дохнуть и вовсе куда-то пропадать. Кормов и ухода не оказалось. Пришлось эту затею оставить. «Не к рукам цимбалы» — тоже старая казачья пословица. Очень верная.
Это, считаю я, показатель того, что настоящий хозяин в задонских казачьих хуторах уничтожен революцией, Гражданской войной, коллективизацией, «тридцать седьмым годом». Расстреливали, губили в тюрьмах, высылали на Север. И снова расстреливали, «кратировали», лишали права жить и трудиться на этой земле. Сиротили и вдовили донскую землю, забирая и забирая лучших работников, пахарей, казаков, просто мужчин.
Какое-то спасенье, новую мужскую (конечно же не казачью!) кровь принесли в наши края заключенные, которые строили после войны Волго-Донской канал. Здесь было около десятка лагерей, двести
А сначала — всеобщий голод, и не один, Великая Отечественная война, послевоенная разруха, снова — голод и голод. Повторю: донские казаки — это станичники, хуторяне, крестьяне, потом колхозники с пустыми «палочками»-трудоднями, с судьбой «крепостного», не имеющего права уйти из колхоза, ведь им даже паспорта не полагалось.
От такой жизни бежали из хуторов и станиц при первой возможности. А уж детей тем более старались вытолкать в город, в город, в город… К лучшей жизни, к лучшей судьбе.
Донские хутора пустели. Не помогли даже новые времена: «оттепель» пятидесятых годов, когда селяне наконец-то наелись чистого хлебушка, без лебеды, желудей и прочих добавок; и когда им наконец стали выдавать паспорта. Тут и вовсе, уже по закону, стали уходить в города, в поселки, на заводы, на стройки.
И тогда, волна за волной, покатили в наши края переселенцы: подмосковные шахтеры, после закрытия тамошних шахт; селяне из Белоруссии, Чувашии, Мордовии, северных да центральных областей России, которым жилось вовсе не сладко; потом объявились «целинники» и прочий народ, охочий до «единовременных безвозвратных денежных выплат на переезд, обустройство» и бесплатное жилье, которое начали строить для переселенцев. Но в то же время власти высокие, по соображениям тоже «высоким», идейным, урезали приусадебные участки, ограничивали количество скота на подворье, объявляли хутора «неперспективными», закрывая там школы, фельдшерские пункты, отключая электричество. Потом начались «перестройка», «приватизация», «сельский капитализм». Сельский, а значит, казачий исход продолжался.
Осенью 1994 года в очерке «Последний рубеж» писал я: «Не провели семь километров дороги. Закрыли магазин. Не возят детей в школу. Пожалели копейку на фельдшера. Обидели невниманием старых, и вот уже разошелся хутор… Уходим. Бросаем за хутором хутор, оставляя на поруганье могилы отцов и дедов… Похоронным звоном звучат имена ушедших. Зоричев, Тепленький, Соловьи… Уже вслух говорят и кричат, что не мы, а иные народы — хозяева донской степи…»
Теперь, спустя пятнадцать лет, можно твердо сказать: «Ушли». На Большой Голубой, в Осиновском, Ложках, Большом да Малом Набатове, на Козловской, на Осипове, на Фоминколодском, на Гремячем ключе, на Венцах — везде и везде, на месте былых хуторов селенья иные: один ли, два дома, гурт крупного рогатого скота, овцы, козы. Хозяева — чеченцы, азербайджанцы, дагестанцы. Многие живут здесь подолгу. Появились они еще при колхозах и пережили их, приспособились к временам новым. Теперь на райцентровском базаре они торгуют не только мясом, но и молоком, творогом, сметаной, чего еще десять лет назад не было. Нужда заставила. Научились. Думаю, ко всеобщей пользе.
«Всеобщая польза» — не красное словцо. На этих задонских землях, не больно богатых, четыре ли, пять веков жили донские казаки, которые не только воевали, охраняя эти края, но главным образом работали на земле, занимаясь в основном мясным скотоводством, коневодством, овцеводством.
Просторные степные попасы, довольно теплые зимы, позволяющие содержать скот на подножном корму круглый год. Так было всегда.
Теперь, когда колхозное производство, а с ним — невыгодное зерноводство на тощих землях, ушло и уходят в прошлое, на месте старых хуторов, новых селеньях-аулах чеченцы, даргинцы, азербайджанцы занимаются все тем же мясным скотоводством, традиционным для этих народов ремеслом.