Прощай, Америка!
Шрифт:
Вертолет закладывает вираж, облетает здание вокзала, проходит над Стентон-парком и, наконец, камера демонстрирует место происшествия. Если точнее – места или даже – район происшествия. Машины уже погасили, но их черные остовы отлично видны в кадре.
Пожарные машины, полицейские, «Скорой помощи», несколько военных грузовиков и люди-люди-люди-люди…
Все-таки Вашингтон еще не стал прифронтовым городом, еще не прониклись его жители духом войны, им все еще любопытно – где, что, кого? Людям все еще недостаточно того, что это
Это быстро придет. Этому быстро учатся.
Изображение качнулось, мимо вертолета телевизионщиков прошел военный геликоптер.
Это уже не патруль, никто не надеется засечь снайпера, это просто идет демонстрация силы. Чтобы люди видели, что правительство знает об их беде, что у правительства есть чем ответить на происки неизвестного врага. А враг, между прочим, горазд наносить удары только по безоружным, только из-за угла, а как только появилась армия…
Кстати, да, именно армия, родная американская армия, ни одной машины Международных сил. Это что-то должно означать? Вон, французы ведь приступили к патрулированию улиц, но их, похоже, быстро отозвали.
Кто-то в Штабе миротворцев решил не дразнить гусей…
Черт!
Лукаш чуть не выронил пульт от телевизора. Этого только не хватало…
Телевизионщики провожали геликоптер камерой, зрелище и вправду было внушающим – тяжелая уродливая машина, обвешанная ракетами и контейнерами с вооружением, медленно шла, кажется, над Флорида-авеню – черное на зеленом фоне, солнечные блики на броне и остеклении кабины – белая полоса, словно щупальце, метнулась из-под деревьев к вертолету. От одного из зданий Университета Галлоудет.
Взрыв.
Вертолет качнулся, телекомментатор что-то заорал, помянул всуе Бога и выругался.
– Они сбили его! – выкрикнул телевизионщик. – Вы видели? Они его…
– Хрен там, – сказал Лукаш. – Одной ракеты тут мало. С одной ракетой на этот аппарат могли пойти только идиоты и патологические оптимисты. Где-то рядом должен быть еще один стрелок. А лучше – пара. Для надежности.
Может, на территории пустого университета прятался еще кто-то с переносным ракетным комплексом и, может, собирался влепить винтокрылому монстру еще один подарок в выхлопную трубу, но пилот ему этого шанса не дал.
Вертолетчиков тоже можно понять, в них только что стреляли, их хотели убить, так что все, что было на вертолете стреляющего, выстрелило одновременно.
Взрывы корчевали деревья и кусты, трассы снарядов автоматической пушки хлестали клубы дыма и пыли, стараясь дотянуться до тех, кто мог уцелеть после взрывов ракет. Полетели вверх осколки кирпича – досталось и зданию.
– Есть, есть, есть! – кричал тележурналист в прямом эфире, и режиссер ему этого не запрещал. – Мочи их! Давай, мочи!
Вертолет продолжал перепахивать парк перед университетом, а
Ракеты на боевом вертолете закончились, и стало видно, что за ним тянется струйка дыма. Все-таки ракета его достала. Ничего смертельного, картинка от этого даже стала выглядеть еще лучше. Драматичнее, что ли.
Вертолет набрал высоту и ушел из кадра.
Лукаш выключил телевизор.
– Знаете, что самое противное во всей этой истории, – спросил Лукаш у выключенного телевизора. – Самое противное то, что вечеринка в «Мазафаке» все равно состоится. Независимо от.
Правда, смешно, спросил Лукаш.
Правда, смешно?
Глава 11
В гостиничном ресторане народу почти не было. Официант, заметив появление Лукаша, метнулся к нему, демонстрируя счастливую улыбку и желание всячески услужить.
– Миша, сюда! – помахал рукой Джон Смит. – Поболтаем…
Лукаш замешкался.
Он спустился в обеденный зал только потому, что в номере сидеть не было никакой возможности. Телевизор смотреть – противно, спать – не хотелось.
«Боишься снова попасть на свой собственный расстрел, – напомнил себе Лукаш с усмешкой – и сам себе ответил: – Да, боюсь. Не хочу. Что в этом предосудительного? Ничего предосудительного, имей в виду.
Рано или поздно ты с ума сойдешь, – в который раз предупредил себя Лукаш. Просто шизанешься. А поскольку ты имеешь, что выболтать в своем безумии, тебя в лечебницу отправлять не будут, тебя сразу грохнут. Или какой-нибудь полезной микстуркой выжгут тебе остатки мозга и очень гуманно передадут под опеку специалистов. Новые времена, гуманные и толерантные.
Настолько толерантные, что даже толстого английского дедушку просто так на хрен не пошлешь, не скажешь, что хочется посидеть в одиночестве, разглядывая что-нибудь на тарелке перед собой. Например, бифштекс с кровью. Безжалостно кромсать его ножом и вилкой, радуясь при этом, что есть кто-то слабее тебя и еще беззащитнее.
Скажете – шизофрения? Да, с гордостью ответим мы, шизофрения, но зато какая!»
– Ты не поехал на поле битвы? – спросил из дальнего угла зала Жак Морель. – Все умчались туда…
– Все, кроме Квальи, – поправил француза Смит. – Квалья сейчас, скорее всего, в клубе, готовит вечеринку.
Британец так и не научился произносить «Мазафака» вслух. Если нужно было помянуть злачное место, Смит произносил нейтральное «клуб», хотя его наверняка коробило то, что эту клоаку приходилось именовать так солидно. Хотя на само мероприятие наверняка придет. Несмотря на свой консерватизм.
– Этот ваш Квалья… – протянул Лукаш, усаживаясь за столик Джона Смита. – Была бы моя воля…