Прощай, детка, прощай
Шрифт:
Человечек улыбался пистолету, как котенку.
— Гонения существуют всегда и всюду, дорогой. Надо быть во всеоружии. — Он кончиками пальцев погладил раму пистолета. — О, ты мой, мой, мой, — заворковал он.
И тут я его узнал.
Леон Третт, педофил, фотографию которого Бруссард дал нам в самые первые дни после исчезновения Аманды Маккриди. Человек, подозреваемый в растлении более пятнадцати детей и в похищении двух.
И такого человека мы только что вооружили! Черт побери!
Он вдруг взглянул
— А магазины? — сказал он.
— Когда буду уходить, — сказал Бубба. — Не мешай, видишь — считаю.
Леон Третт сделал шаг в сторону Буббы:
— Нет-нет. Тогда уже будет поздно. Сейчас.
— Заткнись, — сказал Бубба. — Не видишь, я считаю, четыреста пятьдесят, шестьдесят, шестьдесят пять, — бормотал он себе под нос, — семьдесят, семьдесят пять…
Леон Третт покачал головой, как будто от этого Бубба мог прислушаться к его доводам и отдать магазины.
— Мне нужны магазины сейчас. Я за них заплатил.
Он потянулся к руке Буббы, но тот толкнул его на маленький столик, стоявший под окном.
— Козел! — Бубба смешал в кучу банкноты, которые держал в руках. — Теперь придется все сначала.
— Ты мне магазины дай. — В голосе Третта появились интонации избалованного восьмилетнего ребенка. — Дай мне магазины.
— Да пошел ты, — торопливо проговорил Бубба, снова начавший считать деньги.
Глаза Третта наполнились слезами, он схватил двумя руками пистолет.
— В чем дело, малыш?
Я повернулся на голос и увидел невероятных размеров существо. Это была не амазонка, а женщина-монстр, тучная, покрытая вся густым седым волосом, который поднимался торчком от макушки по крайней мере сантиметров на десять и потом рассыпался по разные стороны головы, скрывая скулы и углы глаз, а также покрывал ее широкие плечи.
Она стояла в дверях кухни, держа в гигантской ручище пистолет. Одета она была с головы до ног в коричневый балахон, с трудом скрывающий могучие колышущиеся телеса.
Роберта Третт. Фотография давала о ней лишь слабое представление, далеко не соответствующее действительности.
— Они мне магазины не дают, — сказал Леон. — Деньги взяли, а магазины не дают.
Роберта медленно обвела глазами кухню. Единственный, кто не обратил на нее внимания, был Бубба. Он считал.
Роберта небрежно ткнула пистолетом в мою сторону:
— Давай магазины.
Я пожал плечами:
— У меня их нет.
— Ты. — Она махнула пистолетом в сторону Буббы: — Эй, ты.
— …восемьсот пятьдесят, — пробормотал Бубба, — восемьсот шестьдесят, восемьсот семьдесят…
— Эй! — прикрикнула Роберта. — На меня смотри, когда я говорю.
Бубба слегка повернул голову в ее сторону, продолжая смотреть на деньги.
— Девятьсот.
— Мистер Миллер, — сказал Леон с отчаянием в голосе, — моя жена с вами разговаривает.
— …девятьсот шестьдесят пять, девятьсот семьдесят…
— Мистер Миллер, — взвизгнул Леон до того пронзительно, что у меня зазвенело в ушах.
— Одна тысяча. — Бубба остановился, убрал в карман пиджака пересчитанные купюры, а то, что еще предстояло пересчитать, держал в руке.
Леон с облегчением вздохнул, решив, что сейчас все решится само собой. Бубба взглянул на меня так, будто не понимал, из-за чего сыр-бор.
Роберта опустила пистолет.
— Ну, мистер Миллер, если мы сейчас сможем…
Бубба лизнул подушечку большого пальца и взял верхнюю банкноту из пачки, которая оставалась у него в руке.
— Двадцать, сорок, шестьдесят, восемьдесят, сто…
Леон Третт изменился в лице, будто у него в мозгу произошла закупорка кровеносного сосуда. Белое как мел лицо стало алым и вспухло, он схватил незаряженный пистолет двумя руками и стал прыгать с ним взад-вперед, как ребенок, которому срочно надо на горшок.
Роберта Третт снова подняла пистолет, навела ствол на голову Буббы, прищурила левый глаз, прицелилась и взвела курок.
В резком свете лампы фигуры стоявших посреди кухни Роберты и Буббы контрастно выделялись на фоне интерьера, на порождения природы таких размеров обычно взбираются с помощью веревок и специальных крюков, и просто трудно было себе представить, что они могут быть порождением человека.
Я тихонько вытащил свой пистолет, завел руку за спину, снял его с предохранителя.
— Двести двадцать, — бормотал Бубба.
Роберта сделала к нему еще шаг.
— Двести тридцать, двести сорок, слышь, чувак, да застрели ты эту суку, будь добр, двести пятьдесят, двести шестьдесят…
Роберта Третт застыла, будто споткнулась. Казалось, она растерялась, не понимает, что делать дальше, и совершенно незнакома с таким состоянием. Думаю, ей ни разу в жизни не приходилось сталкиваться с таким невниманием к своей особе.
— Мистер Миллер, вы сейчас перестанете считать. — Она выставила распрямленную руку с пистолетом под прямым углом к туловищу, костяшки пальцев на фоне черной стали казались совсем белыми.
— …триста, триста десять, триста двадцать, я же говорю, пристрели эту кобылу, триста тридцать…
На этот раз Роберта не могла сомневаться в том, что услышала. Запястье задрожало, пистолет заходил ходуном.
— Мадам, — попросил я, — положите пистолет.
Она видела, что я стою на месте, но ее явно обеспокоило, что она не видит мою правую руку. Тут-то я большим пальцем и взвел боек, он щелкнул, и этот щелчок был слышен так же ясно, как мог бы быть слышен и сам выстрел.