Прощай, Гульсары !
Шрифт:
Снаружи послышался топот верховых, кто-то ехал к ним.
– Глянь-ка, – попросил он жену. – Кто там?
Она вышла и, вернувшись, сказала, что это «завферма Ибраим» и с ним еще кто-то.
Танабай поднялся нехотя, вышел из юрты с дочкой на руках. Хотя и недолюбливал он заведующего коневодческой фермой Ибраима, но гостя полагается встретить. А за что он недолюбливал Ибраима, Танабай и сам не знал. Вроде бы и обходительный он не в пример другим, а что-то в нем было все же скользковатое. Самое главное – делать он ничего не делал, так себе – учет, переучет. Настоящей коневодческой работы на ферме вовсе не было, каждый табунщик был предоставлен самому себе. На партсобраниях Танабай
Ибраим, сойдя с седла, приветливо развел руки.
– Ассалом алейкум, ба-ай! – Он всех табунщиков называл баями.
– Алейкум ассалом! – сдержанно отвечал Танабай, пожимая приехавшим руки.
– Как живы-здоровы? Как лошади, Танаке, как сам? – Ибраим сыпал свои привычные вопросы, и его мясистые щеки расплывались в столь же привычной улыбке.
– В порядке.
– Слава богу. За вас я не беспокоюсь.
– Прошу в юрту.
Джайдар стелила для гостей новую кошму, а на кошму бостек из козьих шкур – специальный полог для сидения на полу.
И ей уделил внимание Ибраим.
– Здравствуйте, Джайдар-байбиче. Как ваше здоровье? Хорошо ли ухаживаете за своим баем?
– Здравствуйте, проходите, садитесь сюда.
Все расселись.
– Налей нам кумыса, – попросил Танабай жену.
Пили кумыс, говорили о том, о сем.
– Сейчас самое верное дело – животноводство. Здесь хоть летом молоко, мясо, – рассуждал Ибраим, – а на полеводстве или там на других работах – вовсе ничего. Так что лучше сейчас держаться табунов да отар. Верно ведь, Джайдар-байбиче?
Джайдар кивнула, а Танабай промолчал. Знал он это и сам и не впервые слышал такое от Ибраима, не упускавшего случая намекнуть на то, что положением животновода следует дорожить. Хотелось Танабаю сказать, что ничего, мол, тут хорошего нет, если люди будут держаться за теплые местечки, где молоко и мясо. А как же другие? До каких пор люди будут работать задарма? Разве так было до войны? Осенью по две, по три брички хлеба свозили в каждый дом. А теперь что? Бегают с пустыми мешками, где бы что добыть. Сами хлеб растят, и сами без хлеба сидят. Куда это годится? Одними собраниями да увещаниями долго не протянешь. Чоро потому и подорвал свое сердце, что, кроме хороших слов, ничего уже не мог дать людям за работу. Но все это, что наболело у него на душе, бесполезно было говорить Ибраиму. Да и не хотел Танабай сейчас затягивать разговор. Надо было побыстрей выпроводить их, оседлать иноходца – ехать по делам, чтобы пораньше обернуться. Зачем они пожаловали? Но спрашивать было неудобно.
– Что-то не узнаю я тебя, брат, – обратился Танабай к спутнику Ибраима, молодому молчаливому джигиту. – Не сын ли ты покойного Абалака?
– Да, Танаке, я его сын.
– О, как время идет! Взглянуть приехал на табуны? Любопытно?
– Да нет, мы…
– Он приехал вместе со мной, – перебил его Ибраим. – Мы тут по делу, об этом потом. Кумыс у вас, Джайдар-байбиче, прямо отменный. А запах какой крепкий. Налейте-ка еще чашку.
Снова заговорили о том, о сем. Чуял Танабай неладное, но никак не мог взять в толк, что же привело к нему Ибраима. Наконец Ибраим достал из кармана какую-то бумагу.
– Танаке, мы к вам по такому делу, вот с такой бумагой. Прочтите.
Читал Танабай про себя, по складам, читал и не верил глазам. Размашистыми буквами на бумаге было написано:
«Распоряжение.
Табунщику Бакасову.
Отправить иноходца Гульсары на конюшню для верховой езды.
Пред.
5 марта 1950 г.».
Ошарашенный столь неожиданным оборотом дела, Танабай молча сложил бумагу вчетверо, положил в нагрудный карман гимнастерки и долго сидел, не поднимая глаз. Под ложечкой неприятно холодило. Собственно, неожиданного тут ничего не было. Для того он и выращивал лошадей, чтобы затем передавать их другим для работы, для езды. Скольких он уже отправил по бригадам за эти годы! Но отдать Гульсары! Это было сверх его сил. И он стал лихорадочно соображать, как ему отстоять иноходца. Надо было все хорошенько обдумать. Надо было взять себя в руки. Ибраим уже начал тревожиться.
– Вот по такому небольшому делу и завернули к вам, Танаке, – осторожно пояснил он.
– Хорошо, Ибраим, – спокойно глянул на него Танабай. – Дело это никуда не ускачет. Попьем еще кумыса, поговорим.
– Ну конечно, вы же разумный человек, Танаке.
«Разумный! Черта с два поддамся на твои лисьи слова!» – озлился про себя Танабай.
И снова пошел незначительный разговор. Спешить теперь было некуда.
Так впервые столкнулся Танабай с новым председателем колхоза. Вернее, не с ним лично, а с его неразборчивой подписью. Его самого он в глаза еще не видел. В горах зимовал, когда тот пришел на смену Чоро. Говорили, что человек он крутой, в больших начальниках ходил. На первом же собрании предупредил, что будет строго наказывать нерадивых, а за невыполнение минимума трудодней пригрозил судом, сказал, что все беды в колхозах происходили оттого, что колхозы были мелкими, теперь их будут укрупнять, вскоре положение должно выправиться – для того и послали его сюда, и он ставит своей главной задачей вести хозяйство по всем правилам передовой агротехники и зоотехники. А для этого все обязаны учиться в агротехнических и зоотехнических кружках.
И действительно, учебу наладили – развесили плакаты, лекции стали читать. А если чабаны засыпали на лекциях, то это уж их дело…
– Танаке, нам пора собираться, – выжидающе посмотрел на Танабая Ибраим и стал натягивать оползшие голенища сапог, встряхивать и прихорашивать свой лисий тебетей [22] .
– Вот что, завферма, передай председателю: Гульсары я не отдам. Он у меня табунный жеребец. Маток кроет.
– Ой-бой, Танаке, да мы вам вместо него пять жеребцов дадим, ни одна матка холостая не останется. Разве же это вопрос? – изумился Ибраим. Он был доволен, все шло хорошо, и вдруг… Эх, будь это не Танабай, а кто-нибудь другой, разговор был бы короток. Но Танабай есть Танабай, он и брата своего не пожалел, с этим надо считаться. Тут приходится помягче стелить.
– Не нужны мне ваши пять жеребцов! – Танабай отер вспотевший лоб и, помолчав, решил идти напрямую. – Что, твоему председателю не на чем ездить, что ли? Лошади на конюшне перевелись? Почему именно Гульсары потребовался?
– Ну как же, Танаке? Председатель – руководитель наш, уважение, стало быть, ему. Ведь он в район ездит, и к нему люди приезжают. Председатель на виду, при народе, так сказать…
– Что «так сказать»? На другом коне признавать его никто не будет? Или если на виду, так обязательно на иноходце?
– Обязательно, не обязательно. Но вроде полагается. Вот вы, Танаке, солдатом были на войне. Разве вы ездили на легковой, а генерал ваш на грузовике? Нет, конечно. Генералу – генеральское, а солдату – солдатское. Резонно?
– Здесь дело другое, – неуверенно возразил Танабай. Почему именно другое, он не стал объяснять, да и не мог бы объяснить. И, чувствуя, что кольцо вокруг иноходца сжимается, сказал зло: – Не отдам. А неугоден – убирайте с табуна. Пойду в кузницу. Там вы у меня молот не отберете.