Прощай ХХ век (Память сердца)

Андреева Татьяна Александровна

Иногда мы ходили гулять по вечерам, особенно в хорошую погоду. Мы с Тамарой предпочитали гулять вдвоем, чтобы ничто не мешало созерцанию окружающей красоты и не отвлекало от мыслей. За три года мы обошли почти всю центральную часть города. Весной в выходные дни, сливаясь с потоками туристов, шли к Исаакиевскому Собору любоваться Медным всадником и свежими, только что распустившимися розовыми пионами на лужайке вокруг этого памятника. Далее сворачивали в Александровский сад к Адмиралтейству посидеть на скамейках у фонтанов. Отдохнув, двигались в сторону Дворцовой площади, каждый раз удивляясь тому, что она, будучи и так обширной, благодаря Александрийской колонне становится объемнее и как будто еще воздушнее. Пройдя у стен Зимнего Дворца и полюбовавшись на статуи Атлантов, по Миллионной выходили на Марсово поле, самое чудесное место в городе в майские дни. В это время здесь цвела сирень. Она была везде и так чудесно пахла и не отпускала домой. Меня не удерживал лишь Летний Сад. Может быть, потому что я всегда попадала в него в сырую промозглую погоду, чаще всего осенью, когда ноги скользили по слякотной земле, и не было уже нарядной

листвы, и мраморные статуи стояли сиротливо и зябко, ожидая, когда их заточат в деревянные защитные короба.

В 1973 году было необычайно жаркое лето, последнее лето моей учебы и жизни в Ленинграде. Приходилось очень много работать, писать и переписывать диссертацию, обсуждать ее с научным руководителем, искать оппонентов для защиты, и тому подобное. Жара не спадала и ночью, и мы ходили купаться в темной Неве под стенами Петропавловской Крепости. Впечатление осталось жутковатое, потому что река в этом месте глубокая и течение настолько сильное, что если зазеваешься, может вынести на середину реки, где слабому пловцу почти невозможно бороться с течением. Я плаваю хорошо, но и мне было трудно удержаться у берега. Правда, после холодной невской воды наступало облегчение, и можно было возвращаться к письменному столу.

В общежитии на Мойке нас с Тамарой поселили на втором этаже в четырехместной комнате, выходившей окнами во двор. Общежитие представляло собой старый длинный дом с толстыми стенами, деревянными перекрытиями и перегородками, сильно осевший, так что окна первого этажа были почти у земли — бывшую княжескую конюшню. Старые деревянные полы состояли из широких, истертых многими поколениями ног, досок, когда-то крашенных масляной краской. Посередине дома тянулся длинный, слабо освещенный коридор, по обе стороны которого были двери комнат разной величины, вперемешку женские и мужские. В одном конце коридора находилась общая кухня и умывальная комната, а в другом — два туалета, где по углам стояли мусорные баки. О физическом состоянии общежития можно было судить по наличию и количеству имевшейся в нем живности. Многое из того, что мы здесь повидали, может показаться шокирующим, но выбора у нас не было, да и приходили мы туда, в основном, только ночевать. Никогда не забуду нашу грязную от старости и неухоженности кухню с засаленными плитами и столами. Однажды я зашла туда за какой-то надобностью ночью и включила свет. Внезапно потревоженные тараканы, шелестя хитиновыми покрытиями своих телец, волной схлынули с плит и исчезли в щелястом полу. Их были тьмы и тьмы. Столько тараканов я не видела нигде ни до, ни после аспирантуры! В другой раз, зайдя на кухню поздно вечером, чтобы нагреть воды для умывания, я увидела на столе, мирно сидящую на задних лапках мышь. Она даже усом не повела, увидев меня, но продолжала сидеть в той же позе и с любопытством меня рассматривать. А я рассмотрела ее. Мышка была маленькая, даже симпатичная, с круглыми ушками и черными бусинками любопытных глаз. Она подергивала носиком и шевелила усами. Разглядев друг друга, мы мирно разошлись по своим делам. Я удалилась, понимая, что мне не одолеть плодовитый мышиный род, а она — видя, что едой здесь даже не пахнет. А один раз я засиделась в учебной комнате за полночь и пошла перед сном в туалет. Открыв дверь, я сделала шаг в направлении умывальника и в тот самый момент от одного мусорного бака к другому, по моим ногам шмыгнула здоровенная крыса. Я тихонько охнула, сделала свои дела и вернулась в комнату. Тамара, на минуту очнувшись от сна, спросила, где я была. Я в двух словах описала встречу с крысой. Тома подскочила на кровати и так громко закричала, что перебудила соседей. Кто знает, если бы не Тарногский опыт, может быть, и я бы реагировала на этот мало приятный инцидент так же.

Сначала мы жили в нашей комнате втроем — Тамара, я и Валя. Валя закончила Герценовский пединститут по специальности «химия и немецкий язык». Для меня это было несколько странное сочетание. В Вологодском пединституте была специальность «история с английским языком», и казалось, что два гуманитарных предмета как-то сочетаются. Но здесь сочетали точную науку с гуманитарной, и в этом чувствовалось какое-то несоответствие. Однако для научной работы немецкий язык не был лишним, наоборот, он как бы помогал расширить границы Валиных химических исследований. Впрочем, я не углублялась в тематику ее работы, меня больше занимала сама Валя, как личность. Ее очень удачно описал наш приятель физик, сказав, что Валя самая женственная женщина из всех, кого он знал в своей жизни. А был он самый взрослый из нас, сорокалетний, и переживший неудачный брак. Она была из тех женщин, которые всегда нравятся мужчинам — миниатюрная, беленькая, с длинными завитыми волосами, уложенными в модную прическу, с голубыми, подведенными глазами, носиком уточкой и красивым белозубым ртом. Ее отличала некоторая манерность, кокетливость и даже капризность по отношению к мужчинам, но с нами она держалась на равных, была веселой, умной и по-женски хитрой. С такой женщиной лучше было состоять в дружеских отношениях, в этом мы убедились позднее, когда к нам поселили четвертую девушку, Лиду.

Валя слыла большой модницей, а поскольку она уже давно проживала в Питере и чувствовала себя здесь как рыба в воде, то умела заработать денег на наряды и добыть самые современные мелочи, которые так украшают женщину, всякие бусы, брошки, аксессуары, обувь и тому подобное. Меня все это в ней очень привлекало, поскольку я тоже не лишена кокетства. Валюша быстро раздобыла мне у фарцовщиков модный финский костюмчик и черные, лакированные сапоги-чулки, тогда впервые вошедшие в моду. Особенным изыском были брошки в виде двух вишенок с зеленым листочком. Стоит ли говорить, что мы тут же ими украсились. Пришлось на эти непредвиденные расходы зарабатывать репетиторством. Ко мне стала приходить девушка, собирающаяся поступать на иностранный факультет в следующем году. Валя

добывала деньги, подрабатывая переводчиком. Будучи девушкой симпатичной и пробивной, она работала не с простыми туристами, а с богатыми немцами, приезжающими в Ленинград небольшими группами, а то и индивидуально. Она пару раз брала меня на работу с собой, якобы на помощь. На самом деле она так меня бесплатно подкармливала за счет богатых туристов.

Справа от нашей комнаты жили мальчики. Они с нами сразу познакомились, это были Виктор-филолог, Шура-физик и Алик, специалист по русскому языку и литературе из Костромы. Ближе всех к нам по духу был Виктор, который занимался стихотворным переводом под руководством Е. Г. Эткинда. Подружившись, мы стали собираться в нашей комнате по вечерам, ужинать в складчину, ходить вместе гулять по ночному Питеру, отдыхать вместе в выходные дни, что, однако не мешало нам всем напряженно учиться и работать.

Слева от нас была женская комната, самыми яркими ее представительницами мне казались две девушки — Наталья и Валентина, обе с иностранного факультета. Валя, веселая, с яркой, рыжей гривкой кудрей вокруг милого округлого лица с ямочками на щеках, искрилась молодой энергией. Несмотря на такой, казалось бы, легкомысленный вид, она занималась наукой всерьез. Наталья, умная, красивая, невероятно сексапильная, длинноволосая брюнетка, больше развлекалась, чем углублялась в научные изыскания. Каждый, однако, ставит свои цели в жизни и по-своему их добивается. Наташина яркая красота и влияние на мужчин могли бы создать ей образ роковой женщины, если бы не присущая ей бабья доброта и полная бесшабашность во всем. Вокруг нее всегда вились мужчины разных калибров, добиваясь ее расположения. Поэтому центр общения, образовавшийся было в нашей комнате, незаметно перекочевал к ней. Каждый вечер там засиживались допоздна, разговаривали, пили вино, курили, слушали популярную музыку и танцевали. Тамара, увлеченная научной работой, никогда не принимала активного участия в этих посиделках. А я постепенно тоже отошла в сторону, погрузившись в свои дела.

Как-то раз к нам в комнату зашла девушка с факультета русского языка и попросила взять шефство над французским студентом, приехавшим в наш институт на год стажироваться в русском языке, который он изучал в Сорбонне. Мы согласились, и на следующий день к нам пришел высокий худой юноша с длинными, немытыми, вьющимися волосами, крупными чертами лица и длинными руками. Одет он был в сверхмодный вельветовый костюм с брюками клеш и в матерчатые туфли. Его звали Жан Франсуа Ле Дюк. Мы тут же перевели его имя на русский язык и дали прозвище — Ванька-герцог. С момента появления в нашей комнате Жан с нами, а вернее со мной, уже больше не расставался. Я была для него учительницей, мамкой, нянькой и другом. Общаясь с нами, он делал для себя открытия в межличностном и межнациональном общении. Понаблюдав пару вечеров, что мы все приносим какую-то еду на общий стол, и едим вместе, он в следующий раз появился с таинственным видом и спросил: «Ну, что, жрать-то будем?» После чего, гордо положил на стол кусок колбасы и поставил бутылку сухого вина. Это было смешно и трогательно. Смешно, потому что мы никогда не говорили «жрать», а трогательно, потому что он понял, как это здорово собираться вместе веселой гурьбой, не считать, кто, сколько потратил денег на ужин и потратил ли вообще. Для него, практичного и жадноватого европейца это был первый урок хлебосольства русских людей, дружбы, которая от тебя ничего не требует, но дарит теплом и хлебом. За мое доброе отношение Жан платил мне необычайной преданностью. Он узнал, что я люблю апельсины, и мог специально идти искать их по городу в любое время года. Надо учесть, что тогда апельсины были дефицитом. Общежитие жило коммуной, двери комнат, когда в них были люди, не запирались. Я могла проснуться поздно утром и увидеть рядом со своей кроватью, скрючившегося на стуле Жана с апельсинами в руках или еще с чем-нибудь вкусным, терпеливо ожидающего, когда я открою глаза. Он жил в другом общежитии, днем работал в библиотеке и на факультете, но утром и вечером исправно появлялся у нас. Постепенно Жан перезнакомился со всеми моими друзьями и подругами и стал нашим младшим товарищем, своеобразным «сыном полка». Однажды мы устроили культпоход в кино на новую картину «Иван Васильевич меняет профессию». Жан хохотал громче всех и после кино заявил, что даже не подозревал, что в Советском Союзе снимают комедии, да еще такие смешные. Пришлось везти его на Васильевский остров в один из Домов культуры, посмотреть ретроспективу наших комедийных фильмов, включая «Самогонщиков», «Операцию «Ы» и другие приключения Шурика», а также «Кавказскую пленницу». У человека открылись глаза на Советское киноискусство!

Жан покидал Россию в конце лета 1973 года. Мы провожали его на вокзал всей компанией. Он плакал, как дитя, и говорил, что у него никогда не было таких друзей, как мы, и ему ни с кем не было так хорошо и тепло, как с нами. Он говорил, что во Франции дружат только с нужными людьми, а такого бескорыстия и широты души, как здесь, у них нет, и ему будет этого очень не хватать. Еще несколько лет после нашей встречи Жан писал мне письма в Вологду, пока время и своя собственная жизнь не сгладили у него воспоминания о нашей дружбе.

За административным корпусом института был небольшой садик, росший в тени окружающих его домов, а потому бывший довольно сырым и неуютным местом. Но мы с Томой решили, что нам надо укрепить здоровье и договорились каждое утро выходить туда делать зарядку, а после этого бегать трусцой вдоль реки Мойки. Тогда появилась мода на бег трусцой, и многие ей следовали. Идея, инициатором которой, как всегда была Тамара, мне так понравилась, что я тут же побежала покупать себе спортивные штаны и кеды. Я занималась спортом ровно один день. Рано утром, в полном снаряжении мы отправились с Томой в этот садик, сделали какие-то упражнения, побегали и довольные вернулись в общежитие. Тамара пошла умываться, а я прилегла отдохнуть на кровать. Проснулась я в полдень и навсегда поняла, что спорт — это не мое.