Прощай, Лоэнгрин!
Шрифт:
— Правда, ничего!
Полссон обернулся и посмотрел на меня исподлобья.
— Дверь там! — бросил он и тут же отвернулся, чтобы вооружиться крохотным зубилом.
— Простите, мистер Полссон, но если дело не в инциденте на кухне, хотя, Вы уже много раз отвергли мое предложение оплатить стоматолога, тогда в чем? Откуда такая предвзятость? Куда проще было бы просто игнорировать присутствие друг друга и позволить мне выполнять свои обязанности.
Рэгги замер с инструментом в руках и странно выпрямился на стуле, будто готовился в любой момент с него вскочить.
— Отчего
— Что? — суть вопроса не сразу дошла до меня.
В мастерской повисла угрожающая тишина.
— Акцент, — я опасливо сделала шаг назад, но поняла, что угроза исчезла, когда Рэгги хмыкнул, и я готова была поклясться, что он улыбнулся. — Я не должна извиняться за хорошее настроение, к тому же есть люди, у которых действительно не по делу рот до ушей постоянно…
— Поверь мне, у Хильды на то, очень веские причины, — Полссон развернулся ко мне лицом и придирчиво осмотрел с ног до головы. — Так, что еще раз тебя увижу здесь, оторву уши, конечно, если к ним не приросла эта отвратительная шапка. Тебе еще раз показать где дверь?
Когда я вышла из мастерской, вымощенный камнем двор уже покрылся тонким слоем снега. Крупные хлопья медленно порхали в воздухе, настраивая на спокойный лад, но внутри меня бурлило адское варево из обиды и злости, вызывая дрожь во всем теле, а потому оставшиеся поленья я раскидала за каких-то пятнадцать минут, успев до темноты.
Построив еще с утра огромные планы на ужин, который должен был готовить Бронель, я забыла за свои намерения и бросилась в комнату, чтобы в волю нарыдаться.
Спасительный эгоцентризм дал трещину, которую невозможно было игнорировать.
Ради сохранения жизни главного свидетеля тратились огромные средства, но цель их уже давно не оправдывала. Более того, казалось, что благородные порывы, теперь выглядели смешно и по-детски, а пребывание в замке, последним подарком перед полным разочарованием в системе правосудия. После того, как моя жизнь потеряла всякие признаки нормальной, я наблюдала за ней, будто со стороны. Приходилось быть эгоисткой и позволять страху подгонять себя, во имя спасения, ради благого дела.
Но эти убеждения осыпались, как растрескавшаяся на солнце краска. Сколько раз я жалела о сделанном выборе.
В прошлом, во-первых, эпицентром окружающего мира, была только я. Все было понятно и прекрасно, знай свое дело, закрывай глаза на несправедливости разномастные и наслаждайся блаженным положением безответственных. Но, к сожалению, в этой прекрасной картине было и «во-вторых». И оно не обладало, до поры, никаким значимым весом. Предназначение! Или цель, если угодно… Нечто нематериальное и возвышенное, опять же производное вездесущего эго, которому как хлеб нужна подпитка от собственной полезности. Этот незаметный аспект, который здорово вышибает из зоны комфорта, можно долго игнорировать, но он как больное колено будет назревать и воспаляться. И в тот момент, когда к нему присоединиться зов совести, то по ночам приходится слушать настоящий дуэт, с завываниями плохо поставленных голосов. И вы окончательно теряете всякую радость.
Как итог, моя цель была
Было жалко себя, маму, Сьюзи, Нерба, и почему-то Бронеля. Каждая новая мысль только подмывала на новые приступы уничижения. Кусок пирога под название «жалость» достался и Нойншванштайну, у которого не было выбора и приходилось каждый день выслушивать критику от толпы туристов с очередными заявлениями вроде: «а вблизи ничего особенного…», «я думала он выше», «какая безвкусица» и прочее. Желание запечатлеть здесь каждый шаг, бесконечные позирования, широкие улыбки, которые искусственно натягивались на лица. Себя… Только себя хотели видеть люди, в то время, как замок жался на заднем фоне и растаскивался тысячами фото. И все для чего? Чтобы ненужные картинки с завистью глянули пару раз друзья и родственники.
Замок был на ремонте, или реабилитации, как я про себя говорила. Это чудо света принимало помощь от людей, которые смотрели, но не видели его подлинной красоты, ведь глаза им застилали деньги. Хорошо, если большинство сновало по старинным залам с отсутствующим видом, но люди вроде Элеонор и Рэгворда Полссона, отравляли всякое очарование, которое из последних сил расточал Нойншванштайн.
Тихий стук в мою дверь, раздался в начале десятого, выдернув из сонного забытья, в которое я погрузилась, после того как изрядно промокла моя подушка.
Это был Бронель. Он принес мне ужин, который я никогда не пропускала. Я молча выслушивала его осторожные вопросы полные тервоги, но слова растворялись в тишине безответно. Полная апатия пришла на смену истерики и геру Гроссмахту пришлось удалиться восвояси.
Сон ушел. Я долго металась по кровати, потом плюнула на все и принялась за тренировку, потом угомонилась и лежа на кровати, пересчитала все камни на трех стенах, а затем еще раз сорвалась на слезы. В конце концов, уснуть удалось только под утро.
Казалось, я только только сомкнула глаза, как раздался противный звон будильника. Гадкое ощущение, от того что нужно было снова встречаться с Элеонор и Рэгги за завтраком, вызвало чуть ли не тошноту. Но деваться было некуда…
За ночь кувшин с водой, который отважно стоял на страже моей гигиены, ничуть не согрелся от тепла камина. Как раз то, что нужно! Умывшись ледяной водой, я смогла, хотя бы разлепить глаза. Отодвинув горловину свитера, я принюхалась к запаху собственного тела и поморщилась.
Под приглушенные проклятия, были вымыты подмышки, а всклокоченные волосы, я быстро убрала под бессменную шапку.
На кухне царил полумрак — экономия электричества от Элеонор в действии. Широкая спина Рэгворда, сидящего за столом, бросилась в глаза сразу же. Я зашла почти бесшумно, но он все таки обернулся, как всегда с недовольной физиономией. Наверное, на скрежет моих щек, которые огромным усилием воли, все же сместились, чтобы продемонстрировать слабую улыбку
Доставить этим двоим удовольствие видеть меня в удрученном состоянии, я теперь, не могла из принципа. Бесить, так бесить! Как ни странно с утра пораньше, здесь уже сновала Хильда, с кофейником в руках.