Прощайте, призраки
Шрифт:
— Мам, только не заводи снова речь о том, чего мне не понять, говори лучше о себе — так твой голос звучит менее высокопарно.
— Ида, как ты ведешь себя с матерью? Где элементарное уважение?
— Давай остановимся и закажем в кафе по порции маттонеллы? — выпалила я, ощущая, как перехватило в груди: искренние слова матери подействовали на меня больше, чем ее обвинения.
Счастья нет, но есть счастливые мгновения, и сегодня нам с мамой удалось урвать еще одно — мы заскочили в любимую кондитерскую и, устроившись в знакомом до мелочей зале, с удовольствием съели по мороженому.
Не падать — вот в чем я преуспевала вплоть до сегодняшнего дня. После исчезновения отца мне пришлось создавать себя с нуля, чтобы выжить. Одни наращивают мышцы в ходе усердных тренировок,
Тем не менее мне было совершенно непонятно, кто я такая и что собой представляю. То, что со мной произошло, беспокоило меня, но, поскольку это случилось, когда я была еще слишком юна, мир не мог толком меня узнать. Люди не отвлеклись от своих привычных занятий, чтобы поддержать меня, все продолжали жить своими заботами, потому что планета и так полна горя и насилия, и, если какой-то школьный преподаватель вдруг погружается в депрессию, это всецело его проблема и вина, ведь он не сумел уберечь жену и дочь ни от внешних бед, ни даже от себя самого. «Что он за мужчина, раз допустил подобное? Разве можно так относиться к собственной дочери?» — шептала тишина города, а может, городу вообще не было дела до меня и моей семьи. Мы с мамой — не более чем два свидетельства о рождении, а однажды станем двумя свидетельствами о смерти. От нас сохранится лишь воспоминание, — проходя мимо нашего дома, старики будут поднимать головы и говорить: «Когда-то здесь жила семья из трех человек, отец ушел из дома и не вернулся». Еще вероятнее, что и этой памяти о нас не останется, потому что дом купят другие люди и наполнят его новыми смыслами. В комнатах зазвучат детские голоса, стены перекрасят, появится новая блестящая мебель, мощная стиральная машина, календарь на стене, грифельная доска и цветные мелки на кухне, как у Джулианы; наши с мамой судьбы канут в небытие, потому что новые домовладельцы с полным правом сметут их на совок и выкинут.
Такие мысли крутились у меня в голове, пока мы ехали домой и я глядела в окно, за которым виднелось море — то же самое, что и во времена моего детства. Если я хочу жить дальше, мне нужно пересечь это море, не останавливаясь: место, куда я стремлюсь, — не Сцилла и не Харибда; возможно, его вообще нет ни на одной географической карте. Именно поэтому много лет назад Рим, огромный сильный город, окруженный крепостными стенами, показался мне идеальным. Я въехала в Вечный город, точно завоеватель, обернулась и взглянула на Сицилию с безопасного расстояния, а затем забыла о ней и смешалась с туристами на пьяцца Навона, с бродягами у вокзала Термини, с цветами на клумбах под балконами домов в благополучных районах. Каждая клетка моего тела была соткана из воздуха отчего дома в Мессине, и по этой причине мне следовало его покинуть. «Пускай страдания гонятся за мной, будто голодные собаки, я сумею справиться с ними и приручить их; вдали от дома я буду голой и легкой, буду свободной», — полагала я в двадцать лет.
«Кто я такая, что из себя представляю?» — снова задумалась я, все еще сидя в машине, пока мама парковалась и доставала покупки из багажника.
Я была ребенком, рожденным мужчиной и женщиной, которые любили друг друга, была хранительницей депрессии своего отца, сердитой дочерью своей матери, прилежной школьницей, робкой девушкой. День за днем я училась скрывать стыд, носить броню силы, как делают моряки, командовать из угла, как делают женщины. Мы с мамой оставались обычной семьей и в то же время были особенными, потому что неописуемое событие произошло именно с нами.
Чтобы жить дальше, мне по-прежнему требовалось прикладывать огромные усилия.
Навсегда (еще один ноктюрн)
Посреди ночи звонит телефон, я в испуге подскакиваю, отвечаю на вызов и слышу незнакомый мужской голос:
— Синьорина Ида Лаквидара? У меня для вас сообщение. Вы знаете человека по имени Себастьяно?
— Так зовут моего отца, — отзываюсь
— Он сейчас рядом со мной, спрашивает, как у вас дела. Он потерял память, но сегодня вспомнил ваш номер телефона и свое имя…
Или так.
Посреди ночи звонит телефон, я в испуге подскакиваю, отвечаю на вызов и слышу быстрый голос с иностранным акцентом:
— Мисс Ида Лаквидара? Извините, если разбудил. Звоню вам из Ливана. Вам известно, что ваш отец, сорокасемилетний Себастьяно Лаквидара, в одиночку путешествовал по нашей стране?
Голос добавляет, что мой отец умер от болезни, тело должны переправить в Италию.
Или так.
Прихожу из школы, заплаканная мама в пальто и с сумкой в руке стоит возле синего табурета и ждет меня. Звонили из полицейского участка, тело отца вытащили из моря, рыбаки нашли его в районе Торре Фаро. «Мама, мама!» — рыдаю я, обнимая ее. Мы спускаемся к машине, я сажусь за руль и веду, мама сидит рядом.
— Я хотя бы попрощаюсь с любимым человеком, — шепчет она, а может, это мои мысли звучат так громко.
Сжимаю мамину руку, включаю «дворники», снижаю скорость, ищу место для парковки, оберегаю маму, оберегаю мир и не падаю, никогда не падаю.
Или так.
Выхожу из школы с рюкзаком за спиной, как в те времена, когда училась в начальной школе, оборачиваюсь и вижу — отец стоит у двери, барабанит пальцами по бедру и улыбается мне в своей непринужденной манере. Что за розыгрыш он устроил? Никуда он не пропадал, с чего нам вообще в голову взбрело, будто он ушел? К чему тогда были все наши страдания?!
В моем воображении все правда, все по-настоящему. Отец покончил с собой, утопившись в море; он умер, пытаясь начать новую жизнь в чужой стране; он жив, он рядом; его похитили; он отправился на прогулку и должен скоро прийти; у него случился инфаркт, инсульт, он попал в аварию; у него есть другая женщина, другой ребенок; он вернется через год, два, пять лет. Живой или мертвый, отец возвращается домой, у него опять есть голос, тело, имя. Я сочиняю новые истории, творю параллельный мир, в котором звучат голоса, движутся тела и мелькают имена; моя фантазия безгранична, она подобна диктатору, который выискивает противоречия и требует, кричит, приказывает исправить неточности, ведь все должно быть идеальным. Я подчиняюсь ей еженощно — добавляю детали, устраняю несоответствия, сглаживаю, редактирую. Ночной диктатор не дает мне расслабиться даже днем, заставляя узнавать, какое правительство сейчас в Ливане, на каких судах ходят рыбаки в Торре Фаро и так далее до бесконечности.
На протяжении многих лет я рассказываю себе эту историю снова и снова, с каждым разом я делаю это лучше и лучше. Папа жив и хочет вернуться, его похитили, он умер из-за роковой случайности, стал жертвой стихии, которая была ему роднее всего. Отец обнимает меня, целует, просит прощения и удивляется, почему мы так переполошились из-за его отсутствия. Мать плачет, горюет, обхватывает тело отца, живое тело, мертвое тело, лежащее на мраморе, завернутое в ткань, положенное в мешок. Мама смотрит на меня, в ее глазах любовь и гнев; ее взгляд возвращает меня к жизни. Ночь за ночью бессонница помогает мне создавать все более правдоподобную историю, но воображение не греет, да и воспоминания тоже. Вымысел позволяет разве что скоротать время ожидания, отец может вернуться, он вернется в этот дом и ни в какой другой. А существовал ли вообще человек, которого я называю отцом? Почему мы смирились с его исчезновением, разве мы не верили, что он жив — пусть ослаб, пусть потерял память, пусть заплутал, но жив? У большинства родственников тех, кто пропал без вести, непременно возникают предчувствия, появляется убежденность, что их родной человек где-то поблизости, у нас же ничего такого не было. Я привыкла находиться в собственной тени и в тени отца, временами замечая какие-то знаки внешнего мира, но ни один предмет, будь то квитанция, письмо, дневник, пачка сигарет или пара коньков, не мог засвидетельствовать, что событие, произошедшее на уровне разума, действительно имело место. Отец выключает будильник, выбирает галстук, смотрит на зубную пасту, прилипшую к стенке раковины, будто улиточная слизь… Хотя бы вот это было на самом деле?