Прощайте, скалистые горы!
Шрифт:
Что ж вы, друзья, не поёте,
Иль запевалу всё ждёте?
Нет запевалы, погиб он в бою,
Я с вами песню его пропою.
Матросы повернулись к мичману, похоже, что многие из них так же, как и Чистяков, грустили по своему молодому командиру.
— Хорошо сказано, — похвалил Титов и громко хлопнул молотком по гвоздю.
— Товарищ мичман! Как здоровье лейтенанта? Говорят, лучше стало? — спросил Ерошин.
— Нормально. Он уже думает выписаться в роту.
— Силён!
Громов встал с нар, оделся, направился к двери землянки на вахту, но тут же вернулся. Прибрав постель, он,
— Даже у меня совесть заговорила, — начал Борисов, ставя почищенный автомат в пирамиду. — Вот давеча после ужина развалился на нарах и не лежится что-то. Кажется, смотрит мне в глаза лейтенант и говорит: «Спать в неположенное время нельзя». Поди вот улежи. Да тут ещё Фома на меня так покосился, пришлось встать, вроде как бы за махоркой полез…
— Небось, думал, не заметил я, как ты на постель залез? — вставил Шубный.
— Что ж промолчал тогда?
— Тебе сказать не моги, сразу бр-бр-бр.
— Напугался, выходит? — с иронией спросил Борисов, прищуря и без того узкие глаза.
— Да не так, чтоб очень… — спокойно сказал Шубный. — Совесть твоя, о которой говоришь, тронула меня, вот и не сказал ничего…
Ира поставила на тумбочку маленькое зеркальце, чуть присела и, пригладив на висках короткие завитки волос, вышла в коридор.
В стационаре наступило то время, когда дежурный врач обычно садился к столу около лампы и читал книгу или чутко дремал в дежурной комнате. Медсестра в последний раз заглядывала в палаты и уходила в перевязочную, где до рассвета бодрствовала всю долгую осеннюю ночь, чутко прислушиваясь к тревожным стонам раненых.
Совершив вечерний обход, Ира подошла к палате, в которой лежал Ломов, и задержалась около двери. Ею овладело такое чувство, которое бывает перед встречей с человеком, давно ставшим хорошим другом. В самом деле, в первые дни жизни в Заполярье между нею и Сергеем Ломовым завязалась искренняя дружба. Вместе они восхищались морем, скалистыми, сурово-величавыми сопками. Ире было жаль, что дружба так неожиданно прервалась. И вот новая встреча. Но какая… Сережа ранен. Ранена и её новая, единственная подружка на Рыбачьем — Евстолия…
Девушка осторожно открыла дверь и вошла в палату. На тумбочке слабо горела лампа, освещая белую повязку и лицо спящего Ломова. Спали и его соседи по койкам.
«Какой у него большой открытый лоб… А как он вдруг осунулся…» — подумала Ира, глядя в лицо Ломова, и ей стало жалко его.
Ира присела было на табурет. Но жалость, сострадание, пробудившись в ней, вызвали желание что-то делать. Она встала, разгладила салфетку на тумбочке, взяла недокуренную папиросу и уже хотела было смять её в руке, но, подумав, положила на перевернутый стакан. Неожиданно она вздрогнула, отдёрнула руку и снова торопливо опустилась на табурет.
Сергей уже не спал. Его глаза весело, с радостным удивлением смотрели на девушку.
— Я помешала, да? — спросила Ира.
— Нет, не помешала. Мне снилось, что мы были с тобой в Доме флота в Полярном вот, проснувшись, я не мог понять, как мы очутились здесь.
Ира улыбнулась.
— Лежи спокойно, поправляйся, — она хотела уйти, но Сергей удержал её за руку.
— Когда ваша делегация уехала, — сказал он, — такие скучные дни
Ира рассказала Сергею, как делегация сибиряков приехала на Рыбачий и как она с разрешения командующего осталась в бригаде.
— Я очень переживала, что не успела тебе оставить свой адрес. Так неожиданно мы уехали, — закончила она свой рассказ.
Ира говорила, наклонившись над Сергеем, и он, слушая, чувствовал её тёплое дыхание.
— Ты помнишь, читал мне стихи? — неожиданно спросила она и тихо продекламировала:
…Друзья, друзья! На новых перепутьях, — Пройдут года, — мы встретимся опять, Обнимемся, друзья мои, пошутим И по старинке по цигарке скрутим, Затем начнём о прошлом вспоминать.— Встретились… Все ещё не верится, что встретились, — задумчиво сказал Ломов, садясь на койке и плотнее закрываясь халатом.
Из соседней палаты кто-то громко позвал «Сестра!», потом донёсся короткий стон, и снова наступила тишина. Ира порывисто встала, но тут же нагнулась к Сергею, посмотрела ему в глаза. Она хотела сказать ему что-то ласковое, приятное, но покраснела, смутилась и торопливо вышла из палаты.
ГЛАВА 7
Наступила неожиданная оттепель. Из-под талого снега пробивался жёлто-красный, кое-где ещё зелёный покров прибрежных сопок. Спокойное море дымилось легким туманом, скрывая горизонт. Стояла тишина. Только иногда чайка с разлёта вдруг громко вскрикивала над берегом и падала с высоты в море.
Тишина казалась Ломову напряжённой и грозной, как будто вот-вот воздух разрежут торжественные звуки победного марша и поплывут они неудержимой лавиной на «большую землю», увлекая за собой наступающие части.
Главный врач разрешил выписать Ломова. Но, как нарочно, сестра-хозяйка стационара после обеда уехала в прачечную и ещё не возвратилась. Мучительно долгими показались Сергею часы ожидания, пока выдадут обмундирование.
Великанов сидел на койке Ломова, тоже нетерпеливо прислушивался к каждому стуку: вот-вот в клубе должно начаться вручение наград.
— Ты знаешь, какого немца схватил Борисов? — спросил Великанов. — Командира батареи, которую мы уничтожили. Охотно рассказывает обо всём. «Язык», что называется, пальчики оближешь.
— Да, конечно, — рассеянно ответил Ломов.
— И чего ты задумался, никак загрустил? — кладя руку на плечо Ломова, сказал Великанов. — Радоваться надо: может, через несколько минут тебе комбриг правительственную награду вручит.
— За то, что меня ранило, чуть-чуть царапнуло по голове?
— Нет, не за это. Иначе бы меня и не посылали за тобой… Вчера интересный разговор слышал у тебя во взводе. Захожу в землянку, смотрю — матросы окружили Борисова и Шубного. С чего у них спор зашёл — не знаю, только слышу, Борисов говорит Шубному: «При всех повторю, ротозей ты! На берегу перед высадкой агитировал: «Должны мы беречь командира от всех случайностей, пока не обвыкнется». И уберёг, Фома Кузьмич».