Прощайте, скалистые горы!
Шрифт:
Федин говорил по-дружески, и Ломов не пожалел, что пооткровенничал с командиром.
— Как там, на «большой земле»? — неожиданно спросил Федин.
Ломов ответил не сразу. Он вспомнил беседу с сержантом, разговор с начальником штаба бригады и особенно отчётливо почувствовал, с какой любовью думают и говорят о «большой земле» защитники Рыбачьего.
…После обеда Чистяков принёс со склада полушубок, телогрейку, ватные шаровары, шапку и две пары полевых погон.
— Это вам, товарищ лейтенант, — сказал он, складывая всё на койку Ломова.
Чистяков любил стихи. Иногда сочинял сам. Эти четыре строчки принадлежали ему.
Услышав столь необычное обращение, Ломов удивился, но ничего не сказал. Надел телогрейку и ватные шаровары, с гордым удовлетворением осмотрел себя в большой осколок прожекторного рефлектора.
Потом Чистяков сдавал Ломову дела взвода. Мичман обрадовался прибытию лейтенанта, так как он был старшиной роты и заменял погибшего командира взвода. Совмещая эти должности, он с утра до ночи был в делах.
Ломов просмотрел журналы боевой и политической подготовки, учёта оружия и боеприпасов, расписание занятий. Он читал внимательно, но пока ни о чём не спрашивал Чистякова.
Старшина быстро раскрывал перед Ломовым документ за документом. Когда Чистяков положил на стол расписание занятий и прочитал: «…на май 1944 г.», он вдруг неловко и быстро стал приглаживать свои длинные волосы и, поняв вопросительный взгляд Ломова, объяснил:
— Война, знаете ли, мешает, здесь не училище. Да и матросам надоело, ведь по седьмому, восьмому году служат.
Ломов покачал головой. Он только что осмотрел два крупнокалиберных пулемёта, приданные взводу для охранения штаба бригады, нашёл в них серьёзные недостатки.
— Неисправная боевая техника, мичман, — всё равно, что часовой, спящий на посту.
«И какая в роте техника!» — подумал Чистяков.
Как бы читая его мысли, Ломов добавил:
— Техника — это оружие, наши крупнокалиберные пулемёты. А у вас на прицелах кольцевые визиры перепутаны и не выверены.
Ломов стал чертить на бумаге получающееся при стрельбе расхождение, и чем больше рассказывал он, тем внимательнее слушал его Чистяков.
— А где строевые занятия проводите? — спросил Ломов, смотря в расписание, в котором значилось: «Строевая подготовка — ежедневно два часа, проводят командиры отделений».
— Строевая? — удивился Чистяков. — Это для приличия записано.
— Большая роскошь — ежедневно по два часа и «для приличия». Матросов учёбой надо заинтересовать, чтобы они больше думали, а не бродили по другим землянкам.
— Их больше разведка интересует, немецкие опорные пункты… — неуверенно ответил мичман.
Чистяков, прошедший суровую школу войны на сопках Заполярья, деливший с матросами сухарь и щепотку
Матросы громко разговаривали в землянке. Один из них запел:
Однажды я шёл торопливо, Ж-жена меня дома ж-ждала…Ломов вопросительно посмотрел на смутившегося Чистякова, заглянул за перегородку.
Пел Борисов, дирижируя сильными руками. Он был навеселе. Ломов вошёл в кубрик к матросам. Все замолчали, как по команде, и столпились около него. Подошёл и Чистяков.
— Пора познакомиться поближе, — начал Ломов, осматривая матросов. — Кто сейчас пел? — неожиданно спросил он.
— Я, товарищ лейтенант, — пробасил Борисов и, пошатнувшись, вышел вперёд.
— Кто — я? У вас есть звание, фамилия, — жёстко проговорил Ломов, заметив, что все насторожились.
— Ну, матрос Борисов.
Ломов почувствовал, как у него на лице выступает краска.
— За пьянку… арестовываю вас, матрос Борисов, на трое суток с содержанием на гауптвахте.
— Есть трое суток ареста, — тихо и удивлённо протянул Борисов, трезвея.
Ломов осмотрел кубрик и пристыдил матросов за беспорядок. Он приказал Чистякову начать авральную приборку. И пошла работа. Матросы забрались на нары, стали разбирать свои вещи. Появилась колючая проволока, её разрубили на мелкие куски и редко набили в дощечки от консервных ящиков. Вскоре шинели аккуратно висели на стене. Выделялся ровный ряд рукавов с жёлтым якорьком в зелёном овале. Смотря на работающих матросов, мичман сказал:
— Всё это, конечно, правильно. Но нам после снежных укрытий, торфяных и каменных нар эти землянки кажутся дворцом. Таких ни в одном батальоне нет. А на некоторые посмотришь — и вспомнишь историю до нашей эры.
Ломов ушёл к себе в комнатушку и оттуда услышал чей-то разговор:
— Ну, Миша, как новый командир? Хороший парень, говоришь?
— Хоть бы предупредил, а то бац — и влупил.
— Тебя разве не предупреждали? — раздался голос Чистякова.
— Было разок, — ответил Борисов. — Лейтенант-то об этом не знает…
— А ты, наверное, думал, командир с тобой чокаться будет? — спросил Шубный. — Не-е, брат, шалишь. Тебя целиком ему доверили, он и в ответе.
— Здорово отрубил он концы, — сказал Титов и отбарабанил на столе дробь.
Ломову с двумя пулемётными расчётами было приказано перед вечером приехать в бухту Тихую, которая находилась напротив Оленьего Озерка. Ночью ожидалось прибытие транспортов с «большой земли», поэтому готовили усиленную охрану воздуха около причалов.
Двое саней, выделенные в распоряжение Ломова, покатились по извилистой, ухабистой дороге к бухте Тихой.