Прощеное воскресение
Шрифт:
— Маруся, я по маг'aзинам съездю, а? — спросила тетя Нюся.
— Ну-ну, съезди по маг'aзинам, — с улыбкой передразнила ее Мария. — Счастливого пути!
— Я токо на минутку заскочу: ведро поставить, ключи от машины, от хаты взять, денежку, кофту, — торопливо проговорила им вслед тетя Нюся.
Они уже не слышали ее, они поднимались в квартиру.
Наверное, от смущения Мария сразу стала показывать ему одну комнату за другой. Когда дверь за тетей Нюсей закрылась во второй раз и раздался поворот ключей в замочной скважине, они оказались на тот момент в спальне Марии. Машинально
Они не знали, сколько прошло времени. Не знали — сон все происходящее с ними или явь.
В правом углу задернутой портьеры пробивался тонкий луч света — значит, был еще день.
— Можно, я тебя потрогаю, а то мне еще не верится? — робко спросила Мария.
— Потрогай! — засмеялся Павел. — А перед этим чем мы занимались? Мы только тем и занимались, что трогали друг друга.
— Не знаю. Не помню. Я хочу потрогать тебя сейчас, когда вроде не сплю и в своем уме.
Закрыв присмотревшиеся к свету глаза, она положила руку на его лицо, ощупала лоб, нос, прикоснулась к губам, он успел поцеловать ее пальцы, провела рукой по его широкой груди, по плечам.
— Да, сейчас я чувствую, что ты не химера, а живой. Боже мой, сколько дней и ночей я ждала тебя. Не сосчитать!
— Слушай, Маруся, а мы ведь умудрились заснуть. Я чувствую себя так, как будто проспал часов восемь кряду. Когда вернется твоя Нюся?
— Нескоро. А когда и вернется, она нам не помешает, здесь много комнат.
— Нюся — прислуга?
— Нет. Скорее компаньонка или сестра. Очень хороший человек.
— Да, на первый взгляд славная.
— И на первый и на сто первый. Она мой тыл.
— Ты снимаешь жилье?
— Нет, это мой дом.
— Значит, ты инженер на «Рено»?
— Нет. Это было давно. Занимаюсь коммерцией. После Пражского университета приехала в Париж. Работала на «Рено», потом в большом банке.
— В банке? А что ты могла делать в банке?
— Была управляющей всеми региональными отделениями.
— Ишь ты!
— А ты думал! — засмеялась Мария. — Какой ты большой!
— Тяжелый?
— Не-а. Есть хочешь?
— Я сначала тебя съем! — Он крепко обнял ее, и они покатились по широкой кровати и ласкали друг друга долго, до полного опустошения, а потом опять уснули, как провалились в теплую яму.
Оказывается, в адмирале дяде Паше было еще много мужской силы. Он был беспредельно нежен с ней и своеволен до легкой грубости. Все это пьянило Марию так, что она словно плыла в каком-то море или в небе, и было так сладостно, как никогда прежде.
— Боже, какие мы с тобой дураки — не видеться столько лет, адмирал дядя Паша!
— Правда ваша, кадет Маша! Дураки они на то и дураки, что входят в ум задним числом. Слава Богу, что сейчас встретились!
— Слава! Еще какая слава!
Помолчали. Луч света больше не пробивался из-за портьеры. То ли был вечер, то ли ночь. Они часов не наблюдали.
— Может, перекусим? — неуверенно спросил он. — Страсть как хочется.
— Перекусим. Только сначала
— А может, вместе?
— Нет. Вместе мы опять будем приставать друг к другу, — подавляя счастливую улыбку, сказала Мария.
Фунтик сидел на кухне под стулом и, когда вошла Мария, обиженно отвернулся.
— Фуня, не обижайся, я его с пятнадцати лет люблю. Ты представляешь, выходит, я его ждала двадцать восемь лет!
Фунтик сделал вид, что прощает, вылез из-под стула и стал тереться о ноги Марии.
— Чай? Кофе? Мясо? — спросила она вошедшего в кухню Павла.
— Все! — отвечал тот, запахиваясь в явно короткий и непоправимо узкий белый махровый халат.
— Прости за мой халатик. Просто у нас в доме нет мужчин, а когда приезжает доктор Франсуа, он привозит свой.
— А кто это? Что-то знакомое.
— Врач губернатора Тунизии. Такой крупный, в очках, лингвист.
— Что-то припоминаю. А сколько лет ты прожила в Тунисе?
— Во второй раз с тридцать четвертого по сорок пятый. Почти одиннадцать лет. А после войны живу здесь. Слушай, а мы даже не выпили за встречу. Не до этого было. Но сейчас надо выпить. Грех не выпить. У меня в кладовке есть хорошее вино с собственных виноградников.
Бутылка, которую принесла Мария, была подернута слоем пыли, как и полагалось хорошему вину.
Павел откупорил бутылку красного сухого вина, разлил его в поданные Марией большие бокалы.
— Пусть вино подышит, — сказала она.
— Конечно. У меня нет своих виноградников, но я знаю, что вино должно подышать. У моей Кати есть виноградники, у младшей. Ты ее помнишь?
— Конечно.
— Так вот, у моей младшенькой и виноградники, и неоглядные земли, сотни тысяч овец, табуны лошадей… Она семнадцати лет выскочила замуж за аргентинца, единственного сынка крупного латифундиста.
— А как старшая, Таня?
— С нами, в Штатах. Муж клерк, четверо детей. А у Кати детей нет, Бог не дал.
— У меня тоже, — сказала после непродолжительной паузы Мария.
— После того как в двадцать четвертом году Франция признала новую Россию — СССР и на эскадре спустили Андреевский флаг, в Тунисе мне делать было нечего. Мы уехали к Петру Михайловичу в Америку, к тому времени он там успел осмотреться.
— А я у него заиграла бинокль. До сих пор у меня как память о тебе.
— Спасибо, — сказал Павел. — Полгода я болтался в Штатах без дела, потом работал у Сикорского, а потом занялся своими изобретениями, разработал свой оригинальный тип стиральной машины. Взял небольшой кредит для порядка, а для дела заложил кой-какие Дарьины висюльки, и начал я с мастерской, а к двадцать девятому году, к кризису, у меня уже был маленький заводик. Стирать люди не перестали и в кризис, так что я кое-как продержался до лучших времен. Потом взял патент на свою кофемолку — вот тут была удача. А настоящие деньги ко мне пришли, когда накануне войны я получил заказ от военного министерства на солдатские термосы и фляги на пояс. То, что я бывший адмирал, сыграло свою роль, военные ко мне прониклись. На мелочевке делаются большие деньги, на простых вещах, нужных сотням тысяч людей.