Прошлое и будущее
Шрифт:
Таким вот образом в мою жизнь вошла Мишлин Рюгель Фроментен. Поскольку в молодости все мы пылки и нетерпеливы, я решил немедленно жениться. Наши родители сочли это преждевременным, учитывая наш юный возраст. Мне был всего 21 год, и мое материальное положение было, мягко говоря, шатким. Но, поскольку мы настаивали, они посовещались и решили, что Мишлин переедет в дом моих родителей, пока не наступит возраст, приемлемый для замужества. Договоренности такого типа на Востоке — дело обычное, так что, можно сказать, мы соблюли традиции. Это позволяло старшему поколению следить за тем, чтобы не произошло интимных отношений до свадьбы. Наша помолвка «на старинный лад» продлилась около двух лет. За это время я не раз ездил в турне. Мишлин тем временем разучивала арии из оперетт на армянском языке, хотя совсем не знала его. У нее был очаровательный акцент. Время от времени они с моим отцом пели дуэтом.
Вот это сюрприз! Я могу сочинять!
Я жил в основном у Пьера Роша, возле сквера Монтолон; два года помолвки— это слишком долгий срок! Каждый вечер мы устраивали вечеринки. Из-за того,
Не теряя времени даром, Рош сочинил музыку на эти слова. Событие произвело фурор в компании наших друзей, я же был ошеломлен больше других: оказывается, несмотря на нехватку культуры, мне удалось сочинить рифмы, инстинктивно соблюдая форму и цезуру. За этой песней последовали другие, и из дуэтистов мы превратились в авторов — композиторов — исполнителей. Высший класс! Я парил в облаках. Рош, дважды бакалавр, не мог написать и двух строк, в то время как я, с моим хилым дипломником, в котором не было ни одной положительнойоценки, вот — вот должен был войти в избранный круг «primairo- intellos » [17] . В нашей среде новости распространяются довольно быстро. Стали поступать заказы, и вскоре из беззаботного певца я превратился в этакого трудолюбивого писаку.
17
Большие интеллектуалы (искаж. лат.).
Почти все светлое время суток я проводил у Пьера, куда регулярно приходили молодые авторы, композиторы, исполнители. А еще, на радость душе и телу, очаровательные девушки. Ночью мы пели в разных кабаре, многие из которых в то время предлагали посетителям спектакли — варьете. В них участвовали как известные, так и неизвестные исполнители, молодые дебютанты, певцы, сатирики, имитаторы. Ночью часто возвращались домой с большой компанией. Но родители Пьера, хозяева квартиры, предпочитавшие жить в Преле, могли в любой момент приехать на один — два дня в столицу. К счастью, Анна — Мари, сестра Пьера, жившая с родителями, звонила нам, как только они направлялись в сторону вокзала. И вот тогда начиналась боевая тревога: все в спешке вскакивали, у единственной ванной комнаты выстраивалась очередь, в то время как наши юные подруги застилали постели и немного прибирались в квартире. Затем, свежие, как огурчики, вынутые из погреба, мы дожидались приезда родителей. Слава богу, им ни разу не пришло в голову поинтересоваться, почему у их отпрыска с утра пораньше собралась такая толпа народу! Бывало, что, опоздав на поезд, родители Пьера решали остаться в Преле. Анна — Мари перезванивала: «Ложная тревога!». На счет два все ныряли под одеяла, чтобы вдвоем понежиться в постели до позднего утра.
Итак, мы имели «Я выпил», наше первое сочинение, и, поскольку оно получило одобрение узкого круга друзей, оставалось найти артиста, который согласился бы его исполнить. Мы единодушно решили, что это будет Ив Монтан, который после выступления в «Л’Этуаль» был безоговорочно признан знаменитым шансонье. Мы все восхищались им. Договорившись о встрече, явились в его артистическую уборную, чтобы преподнести свой шедевр. Он внимательно выслушал нас, а затем сделал предложение, которое я решительно отверг: в то время, еще находясь под влиянием Эдит Пиаф, он согласился петь нашу песню только в том случае, если она закончится самоубийством выпившего человека. Не обращая внимания на растерянный взгляд Пьера, готового на любые уступки, лишь бы нас исполняла звезда такого масштаба, я ответил, что, если бы все мужчины, которые напиваются, кончали жизнь самоубийством, Франция лишилась бы трети своего населения! Ну что ж, тогда гудбай! Подобная ситуация повторилась годы спустя, когда в присутствии Симоны Синьоре я предложил Иву песню «Я себе представлял». Он заявил, что до сих пор ни одной песне о профессии артиста не удалось заинтересовать публику. Спустя годы Симона призналась, что это было большой ошибкой с их стороны. Жорж Ульмер, который сам сочинял музыку на слова Жео Кожера и был завсегдатаем дома Роша, включил «Я выпил» в свой репертуар, записал его и получил премию за исполнение в «Лучшей пластинке года». Вдохновленные многообещающим началом, мы с Пьером снова погрузились в работу и, поскольку были восторженными поклонниками Кэба Кэллоуэйя, попробовали себя в более ритмичном, более джазовом стиле. Рош свинговал свою музыку, а я пытался сочинить текст в духе стиля скат, со свингующими ономатопеями — звукоподражательными словами. Если старшее поколение воспринимало наши песни с ужасом, то молодежь вместе с нами распевала ритмы, которые ей нравились.
Забудь,Как-то раз, занимаясь моим любимым видом спорта, то есть прогуливаясь и разглядывая витрины, мы оба купили по шикарной фетровой шляпе под кротовый мех. Эти волшебные слова настолько потрясли мое воображение, что на следующий день я написал:
Он шляпу под кротовый мех носил, Ономатопеями говорил, Охлажденный кофе пил Через соломку. Он очень развязным был, Ароматизированный «кэмел» курил И размеренным шагом ходил По бульвару Распай.Пьер немедля написал на эти слова исключительно ритмичную музыку. Она понравилась молодежи, которая не имела возможности слушать американский джаз, начавший входить в моду за несколько лет до того, как немецкие оккупанты запретили все, что напоминало об англоговорящих странах.
Затем последовали и другие песни в джазовом стиле, вперемежку с более лирическими сочинениями.
Оставалось определиться с местом выступления. Во время оккупации возможности передвижения по стране были ограничены, но таким проходимцам, как мы, все было нипочем. Немцы запрещали проезд к некоторым приморским городам, таким как Сен — Назер, Гавр, и многим другим. Но именно в этих городах были кабаре и кинозалы, готовые нанять артистов. В то время поезда на всякий случай замедляли ход перед въездом на мосты, которые могли быть заминированы партизанами. Зная это, мы соглашались на ангажемент в таких местах, куда другие артисты отказывались ехать. Например, когда поезд подъехал к последнему мосту перед Гавром, мы воспользовались замедлением хода, спрыгнули с него и на перекладных — трамвае, какой-то колымаге, газогенераторной машине — добрались-таки до места, где нам предлагали работу. Поскольку артистам, которые должны были выступать после нас, не всегда удавалось пересечь демаркационную линию, мы иногда оставались в одном и том же заведении не одну, а две недели. В Сомюре пробыли даже три недели. Затем — естественно, на велосипеде, да притом одном на двоих — отправились в Анжер, чтобы заменить одну из величайших французских певиц реалистического направления по имени Дамиа, которая так и не смогла приехать. Путь до Сомюра был неблизкий, но перспектива получать те же деньги, что известная артистка, еще как стимулирует! Чтобы проехать из одного района в другой, нужны были официальные разрешения, но, если большинство актеров боялось ареста, то Роша и меня пугало лишь одно — остаться без работы. Однако должен признаться, что нами в наибольшей степени двигало легкомыслие.
Манушян
До того как Мисак Манушян стал героем Сопротивления, в армянской общине он был известен в основном благодаря своим стихам. Они с женой Мелинэ часто приходили к нам поговорить о театре, поэзии, а иногда — о некоторых действиях, предпринятых против слишком усердных коллаборационистов, высокопоставленных членов армии оккупантов и немецкой комендатуры. Разговоры велись шепотом, словно и стены могли понимать армянский язык. Еще Мисак обожал играть в шахматы — это он научил меня основам игры.
В 1944 году Манушяна и его группу арестовало гестапо. Плакаты, напечатанные миллионными тиражами, были расклеены по всей столице, по всей Франции. На них были изображены лица преступников, тех, кого называли «иностранцами». Было видно, что их били и истязали. Впоследствии мы узнали, что Мисак получил четырнадцать переломов лицевых костей. Мелинэ в панике спряталась у нас. Мы с тревогой ждали новостей. Они оказались плохими — все схваченные участники Сопротивления, «террористы», как их называли немцы, были расстреляны.
Это есть наш последний И решительный бой, С Интернационалом Воспрянет род людской.Бог мой, сколько разочарований…
Подписание германо — советского пакта разрушило все наши большие надежды и прекрасные иллюзии. Мы боролись за «радостное завтра», но это «завтра» оказалось безрадостным: Советы должны были открыть нам врата рая, а вместо этого с большим успехом сумели организовать для нас ад. Все чаще и чаще ходили слухи о неблаговидной роли партии, в частности, в деле тех самых участников Сопротивления группы FTP-MOI,которых немцам удалось захватить. В нем и до сих пор остаются темные пятна. Теперь, когда Французская коммунистическая партия старается сделать все возможное, чтобы сформировать новое представление о себе, и более не находится под каблуком у Советского Союза, почему бы не прояснить столь темное и запутанное дело о «Красной листовке», которое, как говорят, не делает ей чести? [18]
18
На развешенной в 1944 году по всему Парижу «Красной листовке» были изображены десять из двадцати четырех членов FTP-MOI, арестованных нацистами. Все они были расстреляны после фиктивного военного суда. «Красная листовка» послужила средством пропаганды для немцев и правительства Виши, которые объявили этих людей иностранными террористами.
Луи Арагон написал необыкновенно красивое стихотворение, которое назвал просто — «Красная листовка» (примеч. авт.).