Прошлым летом в Чулимске

Вампилов Александр Валентинович

ГОЛОС КАШКИНОЙ (во дворе). Подожди, Валя!.. Постой!.. Послушай меня. Не ходи. Не делай этого… Подожди, выслушай меня.

ГОЛОС ВАЛЕНТИНЫ. Я вам, кажется, не мешаю. Что вам от меня надо?

Валентина появилась и резко захлопнула за собой калитку. Она в сиреневом платье, в руке у нее синяя кофта.

ВАЛЕНТИНА (подходит к Пашке, останавливается перед ним; улыбается). Ну вот. Я собралась.

Пашка поднялся, некоторое время смотрит на нее, потом вдруг подхватывает ее на руки.

Нет! Нет!.. (Мягче.) Я сама пойду.

Пашка

ее отпускает.

(У палисадника. Медленно, в задумчивости дотрагивается рукой до калитки.) Ну вот… Снова все поломали…

ПАШКА. Че? Снова за ремонт? (Смеется.) Ну, Валюша, подписалась ты с этим палисадником!.. Ладно. Дай я его налажу. (Направляется к калитке, но Валентина жестом его останавливает.)

ВАЛЕНТИНА. Не надо.

ПАШКА. Да я его мигом.

ВАЛЕНТИНА. Нет. Это напрасный труд. Надоело… Идем. (Проходит напрямик, через палисадник. Пашка – за ней.)

ПАШКА (на ходу). В Потеряиху?.. Или в Ключи?

ВАЛЕНТИНА. Все равно.

Оба исчезают. Кашкина выходит со двора, делает несколько нерешительных шагов вслед за ними, останавливается. К этому времени уже наступили сумерки. Небо еще синее, но на земле исчезли тени и стелется мрак. Еще хорошо различаются фигуры, но лица можно уже не узнать. Кашкина поднимается на веранду и тихо садится в углу за столик. Пройдет четверть минуты, прежде чем появится Мечеткин.

Мечеткин, минуя палисадник, подходит к крыльцу. Можно заметить, что он прифрантился: сорочка белеет под темным пиджаком. Воображая из себя незаурядного кавалера, присажывается на перила, достает белый платок, сначала эффектно им обмахивается, затем громогласно в него сморкается.

МЕЧЕТКИН (задушевным голосом). Замечательная погода. В начале августа, между прочим, обычное явление… Листал я сегодня одну книженцию. Так, вместо отдыха. И вот попалось мне там одно стихотворение. Лирическое, между прочим… Такое… (Мнется, напрягает память.) Одну минуту…

КАШКИНА (безразлично). Не трудитесь вспоминать.

МЕЧЕТКИН. Простите… (Поднимается на веранду.) Это вы?.. Извините, но здесь должна быть…

КАШКИНА. Ее здесь нет.

МЕЧЕТКИН. Нет?

КАШКИНА. И не будет.

МЕЧЕТКИН. Как же? Она должна быть…

КАШКИНА. Не будет… Можете ее не ждать.

МЕЧЕТКИН. Почему же? У меня назначено. Я подожду. (Усаживается на перила.) Надеюсь, я вам не помешаю. (Обмахивается платком.)

КАШКИНА. Зря ждете. Идите лучше домой.

МЕЧЕТКИН. То есть?.. Что вы этим хотите сказать?

КАШКИНА (с раздражением). Я говорю, отдыхайте. Идите домой.

МЕЧЕТКИН (задет ее тоном). Между прочим, Зинаида Павловна, вы этого не решаете: сидеть мне или идти домой. Это вопрос узколичный.

КАШКИНА. Ну и болван же вы, Мечеткин.

МЕЧЕТКИН (поднимается). Болван?.. Зинаида Павловна, вы забываетесь.

Появляется Шаманов. Он идет быстро, почти стремительно. Взбегает на веранду.

ШАМАНОВ (Кошкиной). Зина?.. (Прошелся по веранде, смотрит по сторонам, вернулся к Кашкиной.) Мне надо с тобой поговорить.

МЕЧЕТКИН. Не буду мешать. Но учтите, Зинаида Павловна, я вашу аллегорию понял. (Уходит.)

ШАМАНОВ. Зина… Я должен перед тобой извиниться. За утрешнее. Я был к тебе несправедлив. Прости, ты оказалась права. Ты знаешь меня лучше, чем я сам. Ты самая умная женщина на свете.

КАШКИНА (с горькой усмешкой). Вот как?

ШАМАНОВ (подсаживается

к Кошкиной, берет ее заруку). С первого дня, сколько мы друг друга знаем, ты понимала меня с полуслова. (Смеется.) Да! Ведь утром я говорил тебе совсем не то!.. Ты удивляешься?.. Зина!.. Я сам удивляюсь. Но такой уж сегодня день – утром одно, а вечером совсем другое. Странный день. Но, честное слово, он стоит всех моих дней в Чулимске. Ты тыщу раз права: разве я жил здесь, разве можно назвать это жизнью? Я спал, спал на ходу, я дрыхнул. Бессовестно, беспросветно дрыхнул все эти четыре месяца… Слушай! Это было недавно. Утром я проснулся и увидел свои руки. Они лежали у меня на груди – мои собственные руки, – и вдруг – ты слышишь? – они показались мне чужими. Представь себе это! Сначала руки, а потом весь я: все тело и даже мысли показались мне не моими. Все будто бы принадлежало другому человеку! Сейчас я думаю об этом с ужасом, а тогда – и вот в чем главный-то ужас! – тогда мне было все равно. Так все равно, что я даже не почувствовал, что я дошел до ручки. Понимаешь ты меня, Зина? Как я жил, дальше так жить было нельзя. И вот сегодня… (Поднялся.) Удивительный сегодня день! Ты можешь смеяться, но мне кажется, что я и в самом деле начинаю новую жизнь. Честное слово! Этот мир я обретаю заново, как пьяница, который выходит из запоя. Все ко мне возвращается: вечер, улица, лес, – я сейчас ехал через лес, – трава, деревья, запахи – мне кажется, я не слышал их с самого детства… (Сел, снова взял ее за руки.) Пойми меня. Ведь только сейчас я вижу тебя по-настоящему… Ты самая добрая, самая умная, самая красивая женщина на свете. Ты прекрасная женщина. Я хочу, чтобы ты меня поняла. Я хочу, чтобы ты меня простила. Я хочу… Я хочу тебя спросить… Где! Валентина?

КАШКИНА (не сразу). Она… Они ушли на танцы.

ШАМАНОВ. С кем?

КАШКИНА. С Пашкой.

ШАМАНОВ. Не может быть…

КАШКИНА. Твоя записка… Она попала ко мне… Валентина ее не видела…

ШАМАНОВ. Что?.. И ты могла…

КАШКИНА. Я хотела ей сказать…

ШАМАНОВ. Ну?

КАШКИНА (безнадежно). Что ты назначил ей свидание, она этого не знает.

ШАМАНОВ. Когда она ушла?

КАШКИНА. Полчаса… Минут двадцать назад.

ШАМАНОВ. Куда? В Ключи?.. В Потеряиху?

КАШКИНА. В Потеряиху.

ШАМАНОВ. Врешь.

Кашкина не отвечает. Шаманов молча смотрит ей в глаза, потом сбегает с крыльца и быстро уходит налево, в сторону, противоположную той, куда ушли Валентина и Пашка.

КАШКИНА (поднимается, быстро идет к крыльцу, останавливается, кричит). Они пошли в Потеряиху!.. Володя!

Пауза. Потом Кашкина заходит во двор, медленно поднимается к себе в мезонин.

Затемнение. Пауза. Потом – не менее полминуты – нарастающий треск дизеля, дающего Чулимску освещение. Далее – треск дизеля становится ровным, приглушенным. Им сопровождается вся последующая картина.

Ночь

Электрическая лампочка, приделанная под карнизом веранды, освещает палисадник, часть веранды, крыльцо и площадку перед крыльцом. Вверху, плотно занавешенное, тускло светится окно мезонина. Тень мелькнула в окне мезонина.

Со двора выходит Помигалов, садится на скамейку, которая находится в полутьме. Долго ничего не происходит и ничего не слышно, кроме далекого ровного рокота дизеля. Потом с той стороны, где находится дом Хороших, раздается голос Дергачева.