Прошлым летом
Шрифт:
Элла глубоко вдохнула, и запах химикатов обжег ей гортань. Она быстро задышала, скользя взглядом по больничной палате. Как она сюда попала? Почему она тут? И почему Дэмьен ведет себя так, будто его ничего не удивляет? Он понимает, почему они здесь?
Дэмьен вытащил из пакета картонную коробку с едой навынос из кафе «Луна». Это было их любимое кафе неподалеку от дома на Русском Холме. Они часто ели там по субботам. Элла нахмурилась. Какой сегодня день?
Суббота. Она уверена в этом, потому что вчера была пятница. Она готовила Дэмьену ужин.
Дэмьен открыл коробку, отогнув края. Оттуда
– Тише, тише. – Дэмьен нажал кнопку на панели, идущей по бортику кровати. Изголовье кровати начало медленно подниматься. Элла уставилась на свое забинтованное запястье. Засунув другую руку под одеяло, она попыталась нащупать там источник боли, пока муж подсовывал ей под спину подушки. Ее пальцы нащупали бинты и пластырь в области таза.
– Что со мной?
Дэмьен устало улыбнулся ей и ласково погладил по щеке.
– Отдыхай, – и указал на еду, стоящую перед ней. – Поешь, пока сестра Цербер не унюхала и не заставила меня все выбросить.
Она наблюдала, как омлет остывал и облачко пара над ним уменьшалось. Ее продолжало тошнить от запаха, и она отвернулась.
Дэмьен открыл свою банку с овсянкой и засунул в рот ложку каши. Он ел свою овсянку без всяких добавок, и ел ее жадно. Он явно был очень голоден. Элла подумала – когда же он ел в последний раз? А она сама? Удалось ли ей съесть тот приготовленный ею ужин?
Он заметил, что она наблюдает за ним.
– Ты не голодна? Ты почти не ела всю неделю.
Всю неделю?
Дэмьен пододвинул к ней поднос. – Тебе надо поесть, чтобы восстановить силы.
Восстановить от чего?
– Почему я тут? – Она приподняла колени под простыней.
Ложка замерла на полпути между банкой и его ртом. – Что?
– Почему я в больнице? – Она действительно не знала и не могла вспомнить прошлой недели. Как попала в больницу. Как говорила с врачом. Как ела жуткую больничную еду. Она чувствовала, что воспоминания где-то тут, рядом. Она попыталась достать их, уловить, зацепиться хоть за что-то, чтобы понять, как она оказалась на больничной койке с распоротым запястьем и перевязанным животом. Но ничего не вышло, и она так и осталась растерянной, смущенной и ничего не понимающей.
Дэмьен смотрел на нее, как будто она задала самый идиотский вопрос на свете, что она, возможно, и сделала. Но Элла чувствовала, что должна узнать ответ. Она облизнула губы. Ей было больно глотать, и у нее болело вообще все: кости, мышцы и ткани. И вообще с ней все было не так – и ее тело, и это место, и Дэмьен, который вел себя так, как будто ее больничная кровать была новой нормой их жизни.
Дэмьен, все еще не издав ни звука, так и стоял с раскрытым ртом. Он смотрел на нее тяжелым взглядом, нахмурив брови. Ложку он бросил в банку с овсянкой, а ту поставил на поднос. Не дождавшись от него ответа, Элла отпихнула поднос с едой и откинула в сторону простыню. Больничная рубашка сбилась комом у нее на бедрах. Она дернула ее за подол, открыв живот, и ахнула.
Элла начала отдирать пеленку. Она должна была увидеть, что под ней.
– Элла, перестань. – Дэмьен схватил ее за руку. Она зашипела от боли. – Извини. – Он отпустил забинтованное запястье, но крепко держал другое, отводя ее руку в сторону.
Она попыталась вырвать руку. Ей надо было посмотреть, что там.
– Пусти!
– Успокойся. Ты так все швы сорвешь.
– Швы? Что они со мной сделали? – закричала она.
– Ты серьезно? – спросил Дэмьен, наклоняясь к ней.
– Скажи мне.
– Не надо со мной так. Это нечестно. – Он отпустил ее и подался назад.
– Я клянусь тебе. Я не помню, почему я тут. Я ничего не помню.
– Ерунда, Элла. – Он яростно затряс головой. – Полная ерунда.
– Почему ты на меня злишься? Я не вру.
Дэмьен прошел через палату к окну. Свет, слишком яркий для утреннего, высветил резкие черты его лица. На скулах ходили желваки – верный признак беспокойства.
Элла натянула простыню до груди. Она чувствовала себя брошенной и потерянной. Ей не хотелось тут находиться. Она хотела домой. А еще лучше – проснуться, и чтобы все это оказалось сном. Наверняка так оно и есть. Все это ей только снится.
Она дотронулась до повязки на запястье – там ей, наверое, вводили иглу для инъекций. Под повязкой саднило. Раздражение усилилось. Комната, оборудование, ее раны. Все это было настоящим.
Дэмьен неуверенно смотрел на нее с другого конца палаты. Она в ужасе уставилась на него.
– Ну скажи что-нибудь. Я сейчас с ума сойду.
– Ты правда ничего не помнишь?
Элла медленно покачала головой.
– Ты помнишь аварию? На машине?
Ее сердце провалилось в желудок.
– Нет.
Дэмьен подошел к ней.
– А про Саймона?
– Кто такой Саймон?
Он побледнел.
– Наш сын, – прошептал он.
Если бы Элла не была в таком ужасе, она бы рассмеялась. У них не было детей. Дэмьен не хотел никаких детей.
– Это не смешно.
– Нет, это правда. Саймон погиб. Удар воздушной подушки разорвал плаценту. Саймон не выжил.
Он прижал к лицу руку, закрыв рот и нос, и смотрел на Эллу, качая головой.
– Это невозможно.
Что, она потеряла память? Может быть, она ушибла голову в этой аварии, о которой говорит Дэмьен. Амнезия показалась ей более убедительной, чем то, что Дэмьен говорил о ее беременности. Но забинтованный таз и драматические изменения ее живота, пожалуй, подтверждали его правоту.
– Ты забыла Саймона. Нашего ребенка. Господи, Эл. Ты не должна была забыть его. А экстренное кесарево? Это ты помнишь? А прошлую ночь?
– А что было прошлой ночью?
– Ты что, и правда не помнишь?
– Нет. Как я могу? Я даже не помню, что была беременна.
У Дэмьена упала челюсть. Буквально. Секунда. Две. Наконец он захлопнул рот.
– Не может… быть. – Он резко рассек ладонью воздух. – Не может быть, чтобы ты могла забыть об этом. Какого черта, Элла? Скажи мне, что ты шутишь.