Проситель

Козлов Юрий Вильямович

…Вернувшись в смятенных чувствах из «Сет-банка», Берендеев повесил в шкаф дрянной, пахнущий смертной тоской мышино-шагреневый плащ, поставил на письменный стол под лампу крылатого золотого осла. Осел вулканически рубиново — заблистал в ее свете. Земная твердь под его копытами определенно начала прогибаться. Берендеев смотрел на осла неотрывно, и спустя некоторое время ему показалось, что земная твердь под копытами ублюдка уподобилась доске на роликах, сам же осел, как это принято у скейтбордистов, присел на земной тверди-доске на полусогнутых в преддверии суперлихого виража.

Берендеев сидел как парализованный, не в силах ни перестать смотреть на вулканического осла, ни просто прикоснуться рукой к статуэтке, чтобы выйти из маразматического ступора, вернуться в материальный мир, где у живого, владеющего конечностями Берендеева имелись преимущества над крылатым ослом, пусть даже отлитым из золота. Он мог взять осла за длинные уши да выбросить к чертовой матери в форточку или в мусоропровод. Не больно-то оно и ценное, это вулканическое золото, припомнил Берендеев.

Он

почти протянул тяжелую (как будто тоже из вулканического золота) руку к статуэтке, как вдруг совершенно неожиданно ощутил себя в центре столкновения двух электромагнитных полей, стихий, идей, или, если угодно, двух сторон, измерений одного и того же явления. Первое можно было сравнить с обогревающим дом огнем в камине, возле которого так сладко сидеть вечером в кресле-качалке, потягивая коньяк или вишневую настойку, второе — с пожаром, в мгновение ока пожирающим и дом, и камин, и все вокруг то ли во имя того, чтобы потом на этом месте было построено нечто новое, возможно, более современное, то ли чтобы здесь навсегда воцарилась мерзость запустения. Берендеев как бы мгновенно — в невозможном в реальной жизни химически чистом виде — пережил тихую бестревожную радость мелкого трудового накопления, замены суетной страсти от немедленного исполнения желания спокойным удовлетворением от ощущения, что у него достаточно средств, чтобы исполнить это желание, когда он посчитает нужным. Берендеев почувствовал смирное, ласковое прикосновение к купюрам, как будто отогревал над камином замерзшие в праведных трудах ладони. Внутренним зрением он увидел себя, неспешно идущего по засаженной пальмами и кипарисами он был готов поклясться, что это Ялта! — набережной с другой (не Дарьей) женщиной, и будто бы ребенок (определенно мальчик) бежал впереди. Берендеев увидел себя чистым, ухоженным стариком за небогатым, но достойным ужином в приятной — чувствовалась крепкая и уверенная (в смысле ведения хозяйства) женская рука — комнате с цветами на подоконнике и картинами на стенах. И одновременно он был в водовороте, смерче, вихре, недвижном оке тайфуна, в столбе огня, уничтожающем малые радости миллионов тихих благосостояний. В кошмарном свете выверенно прорезавшей его отчаяние и неведение молнии Берендеев увидел, что мир как безумный подросток (в белых расклеивающихся кроссовках) взлетает и падает на темных качелях спроса и предложения. В следующее мгновение темные качели вознесли писателя-фантаста Руслана Берендеева на невозможную высоту, с которой ему открылось, что в мире нет ничего более иллюзорного и попираемого, нежели малые благосостояния, и одновременно нет ничего более основательного, прочного, накрепко пришивающего человека к жизни. Мир, однако, летел на темных качелях ввысь, прочь от земли, полагая, что разреженный, непригодный для дыхания воздух и есть та самая истинная земная твердь, которую, смеясь, попирал копытами крылатый осел. Берендеев понял, почему смеялся осел. В тот самый момент, когда человечество осознает, что деньги — ничто, что вокруг не земная твердь, а непригодный для дыхания, пьянящий воздух, качели рухнут, мир в свободном падении погибнет от разрыва сердца, осел же снимется с качелей, взмахнув саранчиными крылами. И места на его спине для избранных будет едва ли больше, чем на последней в истории человечества точке.

Куда ни кинь, подумал писатель-фантаст Руслан Берендеев, везде клин.

Неясно было, над чем будет парить крылатый осел и где он приземлится.

Над землей, подумал Берендеев, и приземлится он на землю — новую, быть может, очищенную от скверны. Хотя, в сущности, очищение от скверны есть всего лишь переход ее количества в качество. То, что вчера считалось нескверной, сегодня превращается в скверну. Чтобы завтра мир вновь очистился, то есть назначил себе новую скверну.

Берендеев почувствовал, как два чужих (но уже как бы и его) потока восприятия сошлись в его бедном сознании. Они стояли друг напротив друга, как два войска на реке Угре, ждали команды. Исход битвы отнюдь не был предопределен. За тихой благочестивой радостью накопления стояло то, на чем во все времена держался мир, что сообщало ему относительную стабильность, а населяющим его людям — относительную радость существования: здравый смысл, логично оплачиваемый труд, социальная справедливость, умеренное потребление. За темными, метущимися качелями спроса и предложения, как за траченными молью театральными портьерами, блистал золотой сон человечества о богатстве без труда. Деньги, как ракета от ступени с топливом, отрывались от производства, овеществлялись в бумажки, а бумажки в свою очередь — в игру, в которую играют отнюдь не те, кто создает и приумножает деньги в поте лица своего. Берендееву вдруг открылось, что денег в мире значительно больше, чем труда. Они сгущались в атмосфере над головами людей подобно черным, рождающим смерчи облакам. Берендеев даже успел подумать, что все это сильно напоминает ему спор ужа и сокола из стихотворения классика пролетарской литературы, как вдруг догадался (увидел внутренним зрением?), кто (что?) оппонирует взлетающим темным качелям, крылатому ослу.

Он резко выдвинул ящик письменного стола.

Стодолларовая банкнота медленно, наверное, поймав, как крохотный плоский зеленый парус, невидимый ветер из форточки, прямоугольным НЛО зависла над ненужными, захламляющими письменный стол писателя-фантаста Руслана Берендеева бумажками. Здесь в беспорядке хранились визитные карточки людей, которых Берендеев не помнил, извещения о пленумах правления Союза писателей, квитанция об уплате членских взносов в Литфонд за… 1991 год, безнадежно

устаревшая медицинская справка о прохождении водительской комиссии. На месте года была круглая, как от пули, дырка — так часто (каждые пять лет) Берендеев счищал бритвой, обновлял цифры. Он с грустью подумал, что в этом году с этой справкой технический осмотр ему не пройти. Зачем-то хранилось в столе и письмо сумасшедшего читателя, заканчивающееся словами: «Да отвернется от вас великое животворящее солнце, да сгинете вы в каменной пене — пене камней!» Какое-то этому странному читателю не понравилось берендеевское произведение. Письмо было с непонятным обратным адресом: «СССР, село Тараканово, ул. Рассвет, Бекбулатову», но Берендеев его не выбрасывал, выстраивая сомнительные аналогии между собой и… бессмертной богиней любви Афродитой. Та, помнится, вышла из пены у камня, ему же, как предрекал сумасшедший читатель, предстояло сгинуть в «каменной пене — пене камней». Приходило на память название иностранного романа «Пена дней», и еще почему-то о пивной пене думал писатель-фантаст Руслан Берендеев, о том, как хорошо прорваться губами сквозь пену к свежему холодному пиву. Воистину ящики его письменного стола были замусорены сверх всякой меры.

Берендеев обратил внимание, что по краям зависшей над столом НЛО стодолларовой купюрой — возник потрескивающий электрический абрис, словно в тогу римского патриция с пурпурной каймой обрядилась купюра. Она неестественно засветилась в свете дня, генерируя в себе некое силовое или электромагнитное поле. У крылатого осла — или это только показалось Берендееву? — отвисла челюсть. Он как-то неуверенно пошатнулся на столе, из чего Берендеев сделал вывод, что осел не честный борец, а вор и хам. Бумажка определенно брала Берендеева под свою защиту, звала в союзники, простирала над ним свое поле, хотя тот ни о чем таком не просил и не думал. Ему показалось, что осел возвращается в вулкан, из которого вышел, истекает вспять (задним числом?) раскаленной лавой, застывая бессмысленным памятником былого могущества. Берендеев понял, что бумажка определенно берет верх. И еще: его ожидают достаток, покой и опрятная, честная старость, если он присоединится, «примкнет», как неведомый и забытый Шепилов к антипартийной группе Молотова Маленкова — Кагановича, к победительнице.

Не об этом ли Берендеев мечтал?

Не это ли казалось ему единственно возможным, примиряющим с новой действительностью выходом из положения?

«Бог любит меня», — вдруг подумал писатель-фантаст Руслан Берендеев.

Он знал, что делать.

Затормозив в мыслях — он был уверен, что его мысли прочитываются, или, как сейчас модно говорить, сканируются, — сунул дрожащую от напряжения руку в глубь письменного стола, выхватил из темных его, замусоренных недр (как только нащупал?) электронную зажигалку, поднес хрустнувший, как сухая ветка, скальпельный язычок пламени к электрически шуршащему краю банкноты. Раздался хлопок, точнее, маленький взрыв или тихий выстрел. Бумажка исчезла. На письменный стол упали хлопья черного снега, как если бы в воздухе над столом случился микроэффект «ядерной зимы».

Берендеев перевел взгляд на осла. Осел как будто подрос, сановно распрямил сутулые плечи, земная твердь под ним податливо прогнулась, как разогретый в пламени пластилин.

— Это не выбор, — произнес Берендеев, хотя в комнате никого не было, — и не предательство. Это жертвоприношение! Какое жертвоприношение невозможно отвергнуть? Когда человек приносит в жертву… все!

Вне (без) Дарьи беспечальная, тихая, обеспеченная жизнь не представляла для писателя-фантаста Руслана Берендеева ни малейшего интереса.

В принципе он был готов умереть хоть сейчас.

В шею Берендеева как будто впилась оса. Он смахнул рукой последнюю черную раскаленную снежинку — частичку «ядерной зимы». Берендеев понял, что то, что он предал, принес в жертву, будет не то чтобы мстить, но скорбеть о его потерянной душе. В то же время у него не было ни малейшей уверенности, что комбинированная его (сто долларов плюс все), неотвергаемая, как он себя уверял, жертва будет надлежащим образом оприходована и принята. «Любовь Господа, — утешил себя Берендеев, — выше логики и, следовательно, выше так называемого предательства. Что такое предательство? В сущности, всего лишь прорыв из логической цепи. Человек — вечный пролетарий, которому нечего терять, кроме… логических цепей!»

…Минул первый день из отведенных Рыбоконем семи.

В отличие от Бога, как известно, отделившего в первый день сушу от воды, Берендеев, напротив, объединил в понятии «сверхидея» все, что Бог с величайшим трудом некогда разделил, распределил в виде звеньев по логическим цепям. Берендеев решил, что имеет на это право, потому что в немом диалоге с Господом дошел до вопроса, на который не было ответа внутри логических цепей. Если Господь создал (а он, как известно, создал) все сущее, то кто создал самого Господа? Берендеев смотрел в небеса, ощущая себя муравьем, отбившимся от муравейника, потерявшимся в лесу сущностей и смыслов. «Ищи ответ в себе!» пришел с небес краткий, как если бы Господь отправлял телеграмму и не хотел переплачивать за лишние слова, ответ. Берендеев понял, что Господь создал себя сам. И еще понял, что это главный принцип подобия человека и Господа, но человек сознательно от него отступил, загнав тем самым божественный промысл в тупик. «Значит, и мне позволительно задним числом создать нечто, что в свою очередь когда-то поучаствовало в создании того, что называется Берендеевым», мысль была дикой, путаной, но в то мгновение она казалась писателю-фантасту Руслану Берендееву ясной и близкой, как звездное небо в чистую ночь.